Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст] Страница 63

Одна горничная (русская) восторгается твоим умом и всей твоей особой, говорит, что тебе равного она не встречала во всю жизнь свою и что никогда не забудет, как ты пришел ей похвастаться своей фигурой в сюртуке. Не знаю, разберешь ли ты мои каракули, во всяком случае, немного потерял бы, если бы не разобрал, не могу сообщить тебе ничего интересного; единственную вещь, которую я хочу, чтобы ты знал ее, в чем ты уже вполне уверен, это — то, что я тебя крепко, крепко люблю и что в одном тебе все мое счастье, только в тебе, тебе одном, мой маленький s-t Jean Baptiste[63].

Целую тебя от всего сердца так же крепко, как люблю. Прощай, мой добрый, мой дорогой друг, с нетерпением жду минуты, когда смогу обнять тебя лично»{360}.

…Какое нежное, ласковое письмо верной жены, переживающей первую после замужества разлуку, вынужденную разлуку с любимым, в одиночестве вынашивая его ребенка!..

Вполне идиллическая картина, если бы не некоторые детали, характеризующие многое с точностью до наоборот. К сожалению, ни трагедия сестры, потерявшей мужа, ни осиротевшие дети, ее племянники, ни смерть Н. К. Загряжской, ее двоюродной бабушки, не занимают ни ум, ни сердце Екатерины Дантес.

О чем же она пишет мужу?

О том, как «одна горничная восторгается его умом» и «никогда не забудет, как он пришел ей похвастаться своей фигурой».

О том, что опекун детей Пушкина, ее дядя, граф Строганов, «не сделал ни одного шага к сближению» с Екатериной Ивановной Загряжской, а по мнению самой Екатерины Дантес, «это было бы и бесполезно». С той самой «теткой Загряжской», которая принимала такое деятельное участие в судьбе всех трех своих племянниц — сестер Гончаровых, и конкретно — в обустройстве свадьбы Екатерины с Дантесом.

О том, что «мадам Загряжская умерла» в день отъезда Дантеса, а она, ее внучатая племянница, и барон Геккерн — «весь вечер смеялись и болтали». В тот самый вечер — 19 марта 1837 года…

Необходимо отметить, что именно благодаря стараниям обеих «теток Загряжских» Екатерина Гончарова 6 декабря 1834 года была принята фрейлиной ко двору. Готовясь покинуть Россию, она не сочла необходимым попрощаться ни с живой теткой, ни с усопшей.

Семейная пара Геккернов заменила ей всё и всех.

Напомним, что Н. К. Загряжская, урожденная графиня Разумовская, кавалерственная дама, умерла в 90-летнем возрасте. По словам П. А. Вяземского, «Пушкин заслушивался рассказов Натальи Кирилловны: он ловил при ней отголоски поколений и общества, которые уже сошли с лица земли…»

По признанию Пушкина, свою графиню из «Пиковой дамы» он наделил и чертами Натальи Кирилловны.

Но ни это, ни что другое, очевидно, не интересовало переполненную счастьем жену Дантеса.

Поразительное безразличие ко всем.

Не дано…

Очевидно, что усилия барона Геккерна, его стремление «выкорчевать» из души Екатерины Николаевны все, что могло бы еще связывать ее с родными и близкими, с ее прошлой жизнью, не оказались бесплодными. Этот, по словам Аркадия Россета, сорокапятилетний «низенькой старик, всегда улыбающийся, отпускающий шуточки, во все мешающийся», достиг своего. запретив Екатерине общение с ее теткой Е. И. Загряжской, единственным родным человеком, находившимся в то время рядом, в Петербурге. «Но я употребил в дело свой авторитет и запретил твоей жене проводить целые дни за письмами к ней», — сообщал Геккерн Дантесу.

Незадолго до отъезда за границу Екатерина Николаевна получила прощальное письмо от своего старшего брата, Дмитрия Гончарова:

«Дорогая и добрейшая Катенька.

Извини, если я промедлил с ответом на твое письмо от 15 марта, но я уезжал на несколько дней. Я понимаю, дорогая Катенька, что твое положение трудное, так как ты должна покинуть родину, не зная, когда сможешь вернуться, а быть может, покидаешь ее навсегда, словом, мне тяжела мысль, что мы, быть может, никогда не увидимся, тем не менее, будь уверена, дорогой друг, что как бы далеко я от тебя ни находился, чувства мои к тебе неизменны, я всегда любил тебя, и будь уверена, дорогой и добрый друг, что если когда-нибудь я мог бы тебе быть полезным, я буду всегда в твоем распоряжении, насколько мне позволят средства, в моей готовности недостатка не будет. Итак, муж твой уехал и ты едешь за ним, в добрый путь, будь мужественна, я не думаю, чтобы ты имела право жаловаться, для тебя трудно было бы желать лучшей развязки, чем возможность уехать вместе с человеком, который должен быть впредь твоей поддержкой и твоим защитником, будьте счастливы друг с другом, это смягчит вам боль некоторых тяжелых воспоминаний, это единственное мое пожелание, да сбудутся мои желания в этом направлении. Когда ты уедешь, пиши как можно чаще и с возможными подробностями, особенно во всем, что касается тебя, ибо ничто не интересует меня так, как твоя дальнейшая судьба, по правде сказать, изо всей семьи ты сейчас интересуешь меня всех более, поэтому будь откровенна со мной и, повторяю, в минуту нужды рассчитывай на мою дружбу. <…>

Матушка еще здесь, и я посылаю тебе при сем ее письмо. Ваня приехал сегодня из Ильицына[64], что касается денег, которые он должен тебе, дорогой друг, потерпи немного, вскоре я тебе их вышлю, сейчас наши дела в застое. Жена моя согласна взять твою горничную, но, в самом деле, дорогой друг, мы не сможем платить ей более двухсот рублей в год. Если она согласна на это, пусть едет, и будь уверена, что из дружбы к тебе мы будем хорошо относиться к ней, только бы она не заводила сплетен.

Прощай дорогой друг… Дмитрий Гончаров»{361}.

Пришедшие от старшего брата и матери письма отправлены были из Полотняного Завода — родового гнезда, где прошло детство Екатерины Николаевны и где теперь находилось почти все семейство: и ее сёстры, и брат Иван Николаевич. Младший — Сергей, вместе с отцом жил в Москве. Однако больше никто из членов этой большой семьи не написал ей.

Так дом Гончаровых простился с Екатериной Дантес.

А в те самые дни, когда Екатерина, готовясь к отъезду, вела прощальную переписку с братом и матерью, Наталья Николаевна писала отцу погибшего мужа и благодарила его «за трогательное письмо», за «утешение» для нее в ее «ужасном несчастье»:

«Воскресенье 21 марта 1837 года.

Мой брат уезжает сейчас в Москву, и я спешу поблагодарить вас, Батюшка, за доброе отношение ко мне, что вы мне выказываете в вашем трогательном письме. Вы не представляете себе, как мне дорого малейшее доказательство вашего благорасположения ко мне, это такое утешение для меня в моем ужасном несчастье. Я имею намерение приехать в Москву единственно для того, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение и представить вам своих детей. Прошу вас, дорогой Батюшка, будьте так добры сообщить мне, когда вам это будет удобнее. Подойдет ли вам, если наше свидание состоится в мае месяце? Потому что только к этому времени я буду иметь возможность остановиться в нашем доме[65]. Мне остается только, Батюшка, просить вас молиться за меня и моих детей. Да ниспошлет вам господь силы и мужество перенести нашу ужасную потерю, будем вместе молиться за упокоение его души. Маменька просит меня передать вам свое почтение, также и сестра, она благодарит вас за память.