Александр Александров - Пушкин. Частная жизнь. 1811—1820 Страница 63

— Четырнадцатый год — это победоносное завершение заграничной кампании; уже позади Лейпциг, битва народов, русские под Парижем, сражение при французской деревне Фер-Шампенуаз, едва ли не последнее. Вся кавалерия, наша и союзников, была брошена в дело. Французы потеряли там десять тысяч своих воинов. Нет, конечно же, было не последнее сражение — последнее состоялось при Монмартре, около деревеньки Бельвиль, у самых стен Парижа… Был взят Монмартр, а Наполеон говорил: кто владеет Монмартром, тот владеет Парижем. Тогда особо отличились Милорадович, Раевский; Барклай де Толли, кажется, после этого боя получил давно заслуженного фельдмаршала, а Михаил Орлов составил текст капитуляции Парижа. И каждое из этих имен, каждый факт их биографии связаны с нами, с нашей жизнью, с жизнью Саши Пушкина. Мы за всем следили, обо всем говорили. Сколько неизвестных дотоле названий вторглось в нашу жизнь, сколько имен было на наших устах. Взятия Парижа жаждали, но, несмотря на ожидание, эта весть потрясла всех. Это была месть за Москву, справедливое возмездие…

Пока князь Горчаков говорил, Иван Петрович отвлекся мысленно и вдруг ощутил ту незримую цепочку связей, которую часто прозревал через годы, через судьбы, следить за которыми он привык. Милорадовичу Пушкин написал на память целую тетрадь своих либеральных стихов, и тот простил его от имени царя. Милорадович смертельно ранен на Сенатской площади Каховским, там же находятся среди бунтовщиков близкие друзья Саши Пушкина — Кюхельбекер и Ваня Пущин.

О полководце Барклае де Толли Пушкин написал стихи, которые вызвали раздражение в русской партии, и в следующем номере своего «Современника» ему пришлось оправдываться, что он и не думал умалять величия полководца Кутузова. С Михаилом Федоровичем Орловым он был дружен, тот был женат на дочери генерала Раевского Екатерине, в которую Пушкин был когда-то в Крыму влюблен. Раевский тоже был в Париже. Мария Раевская, младшая дочь генерала, выходит замуж за Волконского, а после едет за ним в Сибирь. Отец ее, генерал Раевский, обещает, что проклянет ее, если она через год не вернется. Она не возвращается, а отец перед смертью называет свою дочь самой великой женщиной, которую он когда-либо знал. Чаадаев в Париже в составе Ахтырского гусарского полка, в котором, кстати, служил Денис Давыдов, а потом он в лейб-гусарском полку, квартировавшем в Царском Селе; дружба молодого гусара с Пушкиным, встречи в Китайском домике у Карамзина. А Константин Батюшков, едва ли не первый поэт, оценивший Пушкина, друг Вяземского и Василия Львовича Пушкина? Прошел всю заграничную кампанию адъютантом того же генерала Раевского и окончил ее в Париже в составе 3-го гренадерского корпуса, которым генерал командовал.

Париж, Париж! Удивительный город, который проклинали и к которому рвались всей душой. Вот ты лежишь под ногами, с вершины Монмартрского холма хорошо обозреваемый. Там стоит девятнадцать орудий. А кто это там, неподалеку от батареи русских орудий, уж не лицеист ли в синем мундирчике? Ба, да это сам Иван Петрович Хитрово! Как он попал сюда? Что он пишет в свою записную книжку? Узнаем ли мы об этом? Ну, разумеется, узнаем. А пока он смотрит, как поскакал вниз с холма флигель-адъютант Михаил Орлов, уже полковник, а скоро, очень скоро и генерал-майор, едва ли не самый молодой в русской армии, но почему, откуда знает маленький лицеист, что будет с этим Орловым дальше, откуда? И что будет с его братом Алексеем Орловым? Потом, 14 декабря 1825 года.

Он даже знает и про те времена, когда французы забудут про взятие Парижа русскими. Красивый старик князь Вяземский расскажет ему в Гомбурге, что Талейран впоследствии говорил: «Ne vous у trompez pas: Les Français ont ete a Moscou; mais gardez-vous bien de croire que les Russes soient jamais venus a Paris» («Не ошибайтесь: французы были в Москве, но русские никогда не вступали в Париж»).

— Но если бы, — печально добавил тогда князь Петр Андреевич, — вместо Парижа, как мечтали тогда многие в России, осталась куча пепла и головешек, французы навек запомнили бы, что русские все-таки вступали в Париж!

Вступали, лицеист Хитрово сам видел, как вступали. Но почему этот лицеист сейчас здесь, а не в Царском Селе, где теперь находятся все двадцать девять лицеистов, к которым он как-то незаметно, давно уж, стал себя причислять. Тридцатым.

Царь повернулся в его сторону, смотрит, но он, лицеист знает это точно, близорук, а потому не может его видеть. К тому же против солнца. А стало быть, не может сделать ему замечания. И прогнать не может.

После триумфального въезда в Париж 31 марта 1814 года по европейскому календарю император Александр Павлович проживал в особняке Талейрана на улице Сен-Флорентен. Он должен был поселиться в Елисейском дворце, но при вступлении войск в Париж какой-то неизвестный человек всунул князю Волконскому анонимную записку, что под дворец подведены мины, и пришлось принять приглашение, как всегда, кстати подвернувшегося Талейрана. Впрочем, некоторые считали, что записка была делом рук самого Талейрана, великого мастера интриги. Таким образом Хромой Бес, как прозвали изворотливого политика за врожденную хромоту и бесстыдство, соединил все нити европейской политики у себя дома. Он обладал удивительной способностью при всех переменах оставаться у дел, что объяснялось совершенной его беспринципностью. Ему удалось уклониться от поездки в Блуа к императрице Марии-Луизе, где она пребывала с наследником престола, маленьким римским королем, и остаться в Париже, там, где в эти дни вершились судьбы сильных мира сего.

Особняк Талейрана, год назад купленный им у герцога Эрваса, построен был знаменитым архитектором Габриелем, тем самым, который построил и флигель Версаля, и Малый Трианон. Талейран, часто притворявшийся чуть ли не банкротом, любил жить роскошно, роскошь он понимал только необузданную, королевскую, предпочитал Большой стиль и обставлялся исключительно дворцовой мебелью. Однако роскошь стоила стольких денег, что в погоне за ними он продавал и перепродавал своих властителей, отечество, продал бы и душу, если б таковая у него имелась.

Несмотря на то что жил он в доме, построенном Габриелем (самым знаменитым из этой фамилии архитекторов, на протяжении двухсот лет строивших лучшие дома во Франции), в отделке интерьеров он предпочитал отнюдь не стиль Габриеля, с его тонкими и плавными линиями, а стиль Людовика XIV: кабинеты, шкафчики и столы мастерской Шарля Булля: черное дерево и инкрустированные вставки массива красного черепахового гребня и прорезной латуни, золоченые скульптурные бронзовые накладки разных оттенков по углам и на пузатых дверцах, цветочные букеты в орнаменте — все это давало отдых его эстетическому чувству, приносило спокойствие в треволнениях и водоворотах бурной жизни; роскошь давала много преимуществ, одно из них то, что теперь ему не стыдно было принимать в своем особняке даже русского царя.