Адам Чарторижский - Мемуары Страница 64

О прежних либеральных мечтаниях, доведенных до крайних пределов, не было больше речи. Император уже не заговаривал со мной ни о своем намерении отказаться от престола, ни о составленном мною по его требованию манифесте, которым он тогда остался так доволен. Я даже не знаю о дальнейшей судьбе этой бумаги. Но обо всем, что касалось проведения в жизнь практических идей, — о преобразовании суда, раскрепощении масс, о реформах, удовлетворяющих социальной справедливости, о введении либеральных учреждений, — обо всем этом он не переставал думать и заботиться: в размышлениях об этих предметах он находил внутреннее удовлетворение. Он понимал теперь, какие непреодолимые препятствия стоят на пути даже самых элементарных преобразований в России; но ему хотелось доказать своим близким друзьям, что его прежние, когда-то высказываемые им стремления нисколько не изменились, несмотря на перемену, происшедшую в его положении; что он не считает возможным обнаруживать эти стремления и открыто выставлять их перед публикой только потому, что общество слишком мало способно оценить их по достоинству и всего скорее приняло бы их с чувствами изумления и страха.

Тем временем правительственная машина продолжала действовать по старой рутине, и император вынужден был принимать участие в этой текущей работе. Чтобы найти исход этому тяжелому внутреннему разладу своей души, Александр составил нечто вроде тайного совета из лиц, которых считал своими друзьями и единомышленниками. Молодой граф Павел Строганов, Новосильцев и я — составили первоначальное ядро этого совета.

Мы все уже давно были близки между собою; но с этих пор наши отношения сделались более серьезными. Необходимость сгруппироваться вокруг императора и не оставлять его одного в борьбе за желанные реформы связывала нас еще сильнее. Несколько лет уже мы служили примером тесной, постоянной и непоколебимой дружбы. Девизом нашего союза было — стоять выше всяких личных интересов и не принимать ни отличий, ни наград. Девиз этот совершенно не согласовался с обычаями страны, но он соответствовал идеям императора, и это внушало Александру особое уважение к его друзьям. Я оказался единственным истинным носителем этого девиза. Правда, он и подходил больше всего к моему исключительному положению; товарищам же моим наш девиз не всегда приходился по вкусу, а в конце концов и сам император стал тяготиться сотрудниками, желавшими выделяться отказами от наград, к которым все так жадно стремились. Выше было уже указано, каким образом возник наш союз в Москве во время коронования императора Павла. Впрочем, еще задолго до этого мы уже коротко знали друг друга, благодаря нашим ежедневным встречам у старого графа Строганова.

Четвертым членом, допущенным императором в тайный совет, был граф Кочубей. Кажется, я уже упоминал, что он ранее всех нас познакомился с великим князем Александром.

Кочубей был племянником графа Безбородко, министра, пользовавшегося большим уважением Екатерины. Еще очень молодым он получил назначение в Константинополь, где сумел своей деятельностью заслужить одобрение русского правительства. При императоре Павле он был отозван из Константинополя, а на его место был назначен Тамара, о котором я поговорю в другой раз. Я встречался с Кочубеем за несколько лет перед тем в Вене, перед его отъездом на восток. В то время он был единственным русским в Вене, к которому относились хорошо. То было в царствование Леопольда, когда в Польше заседал великий сейм, и в Австрии русские не всегда могли рассчитывать в салонах даже на любезный прием дам. Я вспоминаю, как графиня Каролина, впоследствии леди Гильфор, сказала весьма любимому венским обществом графу Чернышеву, попросившему ее во время розыгрыша ее фанта сказать ему что-нибудь обидное: «Вы русский».

Но возвратимся к графу Кочубею. Он выглядел европейцем и отличался прекрасными манерами и потому легко завоевал расположение и уважение. Он был тщеславен — слабость, общая почти всем людям, но в особенности свойственная русским и вообще славянам. Это вызвало нападки на него со стороны столь же тщеславных людей; но по мягкости характера он оставлял подобные нападки без внимания. Он имел навык в делах, но ему не доставало широких и действительных знаний. Ум у него был точный, но неглубокий; он отличался мягкостью характера, добротой, искренностью, которые редко можно встретить в России.

При всех этих свойствах в его душе глубоко гнездились некоторые чисто русские слабости, — жажда назначений, отличий и, в особенности, богатства, чтобы покрывать свои личные издержки и расходы своей все увеличивающейся семьи. Кроме того, он с чрезвычайной легкостью поддавался ходячим мнениям и всегда готов был следовать тем воззрениям, которые указывались высшей властью или же окружающей средой. Перед нами он высказывал либеральные взгляды, но всегда с какой-то недомолвкой, так как эти взгляды не могли совпадать с его собственными убеждениями. К этим слабостям нужно прибавить еще его тщеславие, которое ему при всем его желании никак не удавалось скрыть, за что два мои товарища преследовали его насмешками; я старался воздерживаться от таких насмешек, насколько мог, ценя его добрые свойства и его дружеское расположение, которое он мне оказывал как в то время, так и еще долго впоследствии.

Мы пользовались в то время привилегией являться к столу императора без предварительного приглашения. Наши тайные собрания происходили два или три раза в неделю. После кофе и короткого общего разговора император удалялся, и в то время как остальные приглашенные разъезжались, четыре человека отправлялись через коридор в небольшую туалетную комнату, непосредственно сообщавшуюся с внутренними покоями их величеств, куда затем приходил и государь. Там обсуждались различные преобразовательные планы; не было вопроса, который бы не затрагивался в этих беседах. Каждый нес туда свои мысли, свои работы, свои сообщения о текущем ходе правительственных дел и о замеченных злоупотреблениях власти. Император вполне откровенно раскрывал перед нами свои мысли и свои истинные чувства. И хотя эти собрания долгое время представляли собой простое препровождение времени в беседах, не имевших практических результатов, все же, надо сказать правду, что не было ни одного внутреннего улучшения, ни одной полезной реформы, намеченной или проведенной в России в царствование Александра, которые не зародились бы на этих именно тайных совещаниях.

Тем временем настоящее правительство, — сенат и министры, — продолжали управлять и вести дела по-своему, потому что стоило лишь императору покинуть туалетную комнату, в которой происходили наши собрания, как он снова поддавался влиянию старых министров и не мог осуществить ни одного из тех решений, которые принимались нами в неофициальном комитете. Можно было подумать, что эта комната была масонской ложей, по выходе из которой люди возвращались к своей обычной мирской жизни.