Фритьоф Нансен - «Фрам» в Полярном море Страница 64

«Я чувствую, что мы ведем борьбу не на живот, а на смерть с непреодолимыми силами природы. И полярная ночь, и полярный день старят человека быстрее и неумолимее, чем целый год, проведенный где-нибудь в ином месте нашей многострадальной земли».

Далее он пишет, что цивилизованные люди не могут не страдать от полярной зимы. Поистине опыт у него был печальный. И не у него одного. Вспоминаю разговор с известным английским полярником; он тоже весьма пессимистически смотрел на условия жизни в Арктике и, в противовес моему глубокому убеждению, что цингу предотвратить можно, считал, что она неизбежна и что все экспедиции страдали от нее, хотя и называли ее по-разному. Несколько удивительный взгляд на вещи, как мне кажется. К счастью, я могу теперь утверждать, что такой взгляд неправилен; было бы интересно посмотреть – не пришлось ли изменить своего мнения им обоим, если бы они побывали здесь, у нас.

Со своей стороны могу сказать, что я не заметил на себе влияния полярной ночи, способного в каком-либо отношении состарить или ослабить, – напротив, я помолодел. Эта спокойная, размеренная жизнь действует благотворно, и я не могу припомнить себя когда-либо столь здоровым физически и уравновешенным духовно, как сейчас. Я готов порекомендовать полярные страны как отличный санаторий для слабонервных и надломленных – говорю вполне серьезно.

Мне почти стыдно той жизни, какую мы тут ведем, – никаких расписанных мрачными красками бед и лишений, якобы неизменно сопутствующих долгой зимней ночи и каждой серьезной полярной экспедиции. Нам, когда вернемся домой, писать будет не о чем. О своих товарищах могу сказать лишь то же, что о себе: выглядят они здоровыми, дородными и сытыми, нет ни одного традиционного бледного и осунувшегося лица. И никаких следов уныния. Послушать только, как звенит смех в нашем салоне и как «шлепают по столу засаленные карты», – говоря словами песни, сочиненной Юллом.

Да и с чего бы появиться здесь болезням? Питание у нас исключительно обильное и разнообразное, ешь сколько хочешь; каждый день подается что-нибудь новое, так что самым завзятым гурманам стол не успевает прискучить; хорошее жилище, теплая одежда, превосходная вентиляция; движение на свежем воздухе по желанию, никакого переутомления работой, хорошее занимательное чтение по всем отраслям, а для развлечения шахматы, домино, хальма[183], музыка, рассказы – как же тут чувствовать себя плохо. Время от времени можно услышать высказывания, говорящие о полном довольстве. А весь секрет в разумном снаряжении и особенно в выборе пищи.

Особенно хорошо действует то, что мы все живем вместе в одном помещении и что все у нас общее. Это первый такой опыт, насколько мне известно, и он удачен, его смело можно рекомендовать. Кое от кого я слышал жалобы на бессонницу. Обычно ее считают неизбежной спутницей арктического мрака. Что касается меня, то могу сказать, что ничего подобного не испытываю; я сплю по ночам спокойно и крепко.

Поэтому не очень-то верю в эту бессонницу. Но надо добавить, что я никогда не позволяю себе отдыхать после обеда, как это вошло в привычку у большинства моих товарищей; а раз они поспят несколько часов днем, трудно ожидать, чтобы им крепко спалось всю ночь. «Некоторую часть суток ведь надо бодрствовать», – полагает Свердруп».

«Воскресенье, 31 декабря. Вот подошел и канун Нового года. Да, долог был этот год и много принес с собой и хорошего и плохого. Начался он с хорошего – подарил мне маленькую Лив. Но как тяжела была разлука… И с тех пор не оставляет меня это вечное внутреннее томление.

«Свободным хочешь от тоски и горя быть —Не должен на земле ты ничего любить».

Но стремление – это еще не самое худшее. Все хорошее и прекрасное вырастает в нас под его сенью; все исчезло бы, если бы мы перестали стремиться вперед…

Одряхлел ты теперь, старый год! Ты унес нас не так далеко на Север, как следовало. Но, в сущности, могло быть и хуже, ты не так уж был плох. Разве надежды и расчеты наши не сбылись, даже в большей мере, чем мы ожидали? И разве не плывем мы как раз туда, куда я мечтал и надеялся? Одно нехорошо: дрейф наш оказался более извилистым, чем я ожидал.

Эта новогодняя ночь так прекрасна, как только может быть прекрасна новогодняя ночь. По всему небу, особенно на севере, горит разноцветными развевающимися лентами волшебное северное сияние. Тысячи звезд мерцают на синем ковре, расстилающемся между сполохами, и мертвенная ледяная равнина уходит безмолвно в ночной мрак. На небосводе резким силуэтом выступают темные, заиндевевшие мачты «Фрама».

В кают-компании оживление. Читаем газету; на этот раз в ней сплошь стихи, между прочим и следующие:

Здравствуй, мальчик! Покажи нам, что ты родняСтарому году и не унизишьСвоего высокого происхождения, но будешь смело боротьсяЗа то, что получил хорошего в наследство.Заметь хорошенько: мы не привыклиСтоять на месте и только глядеть вперед.В старом году мы плыли отличноИ того же хотим в этом году.Смотри же, мальчик, разведи льды!Смотри же, чтоб мы завоевали победу!Смотри, чтобы мы рождественского поросенкаЗарезали в следующий раз уже по ту сторонуСеверного полюса!

Сегодня вечером угощались ананасами, печеньем, винными ягодами и конфетами; около полуночи Скотт-Хансен принес пунш, а Нурдал – сигары и папиросы. В тот миг, когда старый год опочил, все встали, и мне пришлось произнести нечто вроде краткой речи. Я напомнил о том, что принес нам минувший год, – в сущности, одно хорошее; пусть в новом году будет не хуже; потом я поблагодарил всех за дружную товарищескую жизнь и за все доставленные друг другу радости и удовольствия; наконец, я выразил уверенность, что наша совместная жизнь в наступающем году будет столь же согласна и дружна, как в прошлом.

Затем мы спели песни, посвященные нам на прощальных вечерах в Христиании и Бергене:

Не плачь, родина-мать. Это от тебяСыны твои унаследовали страсть к путешествиям,Которая увела их с обычного пути,Научила держаться вдали от берегов.Ты указала им на открытое море.Своим мысом, как пальцем;Ты наделила их сильным влечениемИ окрылила их белыми парусами.Да, это ты, наша отчизна-мать,Вскормила таких молодцов,И ты почувствуешь себя гордой и довольной,Когда заключишь их в свои объятья.И слезы радости упадут из глазДоброй старой матери,Когда снова с веселой песнью«Фрам» войдет в фьорд.

Затем я прочел последний привет с родины, телеграмму, полученную в Тромсё от профессора Мольтке Мо[184]: