Михаил Гавлин - Российские предприниматели и меценаты Страница 65

Война, волнения и забастовки, лихорадившие заводы в Гусь-Хрустальном, известия о рубке крестьянами лесов в его имениях пошатнули здоровье Нечаева-Мальцева. И Цветаев с Клейном молились только о ниспослании Юрию Степановичу сил «до окончания главного его благотворения».

Став во главе комитета, Нечаев-Мальцев глубоко вникал во все тонкости внутреннего оформления музея, создания его интерьеров. В этой работе большую роль сыграли художественные вкусы и пристрастия «главного жертвователя». О глубоком интересе, проявляемом Нечаевым-Мальцевым к древности, к античности и византийскому искусству, к живописи, в особенности к художникам академического направления, есть много свидетельств. Он был хорошо знаком со многими из них: Г. И. Семирадским, И. К. Айвазовским, В. Е. Маковским, которых И. Е. Репин отличал как наиболее эллинских по своему характеру из русских художников.

Тесные связи поддерживал меценат также с В. М. Васнецовым, В. Д. Поленовым. И он настойчиво добивался, чтобы в задуманном деле участвовали знакомые ему живописцы, отвечавшие его вкусам, его пониманию прекрасного. Интерьеры 22 залов предполагалось предложить расписать лучшим русским живописцам. Художник Г. И. Семирадский сообщал Нечаеву-Мальцеву о своем желании «писать сюжеты из древнеримской жизни, на фоне архитектурного пейзажа, например театр в Помпее во время представления с роскошной панорамой гор позади… сцену из падения Рима под ударами варваров, или что-то в этом роде». Предполагалось также участие И. К. Айвазовского и В. М. Васнецова, делавшего картоны для мозаичного образа Божией Матери в Гусь-Хрустальном. Цветаев писал в этой связи, что Васнецов «очень сочувствует намерению сделать живописный фриз». Однако Айвазовский, который должен был принять участие в росписи зала древнегреческого искусства, в 1900 году умер, а двумя годами позже скончался Г. И. Семирадский, принявший заказ на роспись римского зала.

Проект росписи Музея изящных искусств был, наконец, составлен в 1902 году под руководством В. Д. Поленова. Однако Нечаев-Мальцев был категорически против участия в росписи залов приглашенных Поленовым его учеников, художников нового направления – К. А. Коровина и А. Я. Головина, которые не сочетались с академической традицией. Поленов вспоминал, как тянул Нечаев-Мальцев с деньгами, как говорил Цветаеву, что Коровин и Головин декадентские художники, не желая их участия в деле, которое он финансирует.

Осуществление проекта росписи внутреннего интерьера музея из-за финансовых затруднений оказалось более скромным по сравнению с первоначальным замыслом. Расписаны были зал итальянского Возрождения и парадная лестница – 10 панно и медальонов для зала и 18 панно для лестницы. Работу выполняли молодые художники во главе с П. В. Жуковским, а также А. И. Алексеев, долго работавший в Италии, С. Н. Южанин, К. П. Степанов и др. С особым великолепием был расписан в классическом стиле римский зал. И. В. Цветаев писал по этому поводу Нечаеву-Мальцеву:

«В римском зале развели такую роскошь сюжетов, красок, скульптур и позолоты, что, должно быть, подражают плафонам дворцов римских кесарей». Он отмечал также проявлявшийся в оформлении музея художественный вкус автора проекта архитектора Р. И. Клейна и старания художника И. И. Нивинского, которого он называет, несмотря на сравнительно молодые годы, лучшим в Москве декоративным живописцем. Принял участие в росписи музея и декадентский, по мнению Нечаева-Мальцева, художник А. Я. Головин. В 1910 году он сделал панно «Элевсинское кладбище», но оно сгорело во время воздушных налетов на Москву в Великую Отечественную войну.

Как руководитель комитета Ю. С. Нечаев-Мальцев имел возможность влиять на стилистику оформления музея. Его тяготение к академическому направлению, к классическому искусству проявилось в оформлении многих залов, как нельзя более кстати отвечая просветительским задачам музея, ознакомлению широкого круга людей с лучшими классическими образцами мировой архитектуры, живописи и скульптуры. При решающем участии мецената создан, как отмечал И. В. Цветаев, центральный зал музея с его «величественною формою древнего эллино-римского храма, украшенного 36 колоннами». Его щедрости музей обязан своей дивной главной лестницей и мраморной ионической колоннадой, равной которой по тонкости орнамента и обширности размеров не было в России.

Главный фасад Музея изящных искусств

Помимо грандиозной работы, проделанной Нечаевым-Мальцевым по финансированию и организации строительства здания, он принял активное участие и в комплектовании коллекции музея. В своих многочисленных поездках за рубеж меценат приобретает большое количество папирусов, портретов, мозаик, копий известных памятников. Судя по письмам Цветаева к нему, обер-гофмейстер, по-видимому, содействовал, используя свои связи при дворе и в Государственном совете, приобретению музеем уникальной коллекции знаменитого египтолога В. С. Голенищева, борьба за которую велась с Министерством народного просвещения, Эрмитажем и Академией наук.

Сам Ю. С. Нечаев-Мальцев не только вносит деньги на египетский зал музея, но и едет в Египет, входит там в тесные контакты с директором Каирского музея Бругш-беем и под его руководством приобретает для московского музея папирусы, портреты, копии известных памятников. Он также едет в Англию, заказывает в Британском музее копии знаменитого фриза Парфенона – 102 плиты, которые впоследствии составят одно из главных украшений зала «Парфенон».

Торжественное открытие музея состоялось 31 мая 1912 года, почти через 14 лет после его закладки. По случаю приезда императора Николая II на нем присутствовали многие сановники. Свое очень живое и красочное восприятие этого события приводит в блестящем очерке-воспоминании Марина Цветаева: «Белое видение музея на щедрой синеве неба. По сторонам входа – двойные ряды лицеистов… Белое видение лестницы, владычествующей над всем и всеми. У правого крыла – как страж – в нечеловеческий и даже не в божественный, в героический рост – микеланджеловский Давид. Гости в ожидании государя разбредаются по залам».

М. И. Цветаева с почти кинематографической образностью и мастерством воссоздает картину торжества, одного из последних перед близкой уже войной и падением империи: «…Старики, старики, старики. Ордена, ордена, ордена. Ни лба без рытвин, ни груди без звезды… Мнится, что сегодня вся старость России притекла сюда на поклон вечной юности Греции. Тройная белизна стен, седин, дам – только фон, только берега этому золотому, неустанно ползущему старческому пактолу галунов и орденов. Настоящий музей, во всем холоде этого слова, был не вокруг, а в них, был – они… Все мы уже наверху, в том зале, где будет молебен. Красная дорожка для царя, по которой ноги сами не идут. Духовенство в сборе. Ждем. И что-то близится, что-то должно быть, сейчас будет, потому что на лицах подобием волны – волнение, и в тусклых глазах волнение – трепет, точно от быстро проносимых свеч. Сейчас будут… Приехали… Идут!.. Идут!..»

Деятельность Ю. С. Нечаева-Мальцева по строительству музея была высоко оценена современниками. Он получил орден Белого Орла, еще в 1908 году его избрали почетным членом Московского археологического общества. В протоколе заседания от 3 марта было отмечено: за неутомимые труды и громадные пожертвования на устройство Музея изящных искусств в Москве. В юбилейном адресе Нечаеву-Мальцеву, написанном в 1908 году в честь 50-летия его государственной службы, отмечалось, что его «живая энергия», «замечательная любовь к делу и стойкость в принятии решений, не стесняющаяся никакими тяжелыми испытаниями, посылаемыми жизнью, снискала ему глубокую признательность и почтение в самых отдаленных кругах и даже за пределами России». Но, пожалуй, наиболее точно и емко определила исключительную роль этого фабриканта и филантропа в том, что Первопрестольная, несмотря на все, казалось бы, непреодолимые трудности, все-таки получила один из крупнейших в мире художественных музеев, все та же Марина Цветаева. Она писала, что если Цветаев являлся духовным отцом музея, то Нечаев-Мальцев был физическим его отцом.

Нечаев-Мальцев и Цветаев ушли из жизни почти одновременно, когда их дело было завершено. В трудах по созданию музея они всегда были вместе. Но судьба долгое время препятствовала тому, чтобы поставить их имена рядом на мраморной доске музея. Эту несправедливость исправило нынешнее поколение.

Юрий Степанович Мальцев умер 8 октября 1913 года в возрасте 79 лет. В печати того времени отмечались его служебная карьера и меценатство. Обер-гофмейстер высочайшего двора, член совета Министерства народного просвещения, член совета торговли и мануфактур, советник Министерства иностранных дел, почетный член Московского университета, избранный за свою благотворительную деятельность, а также член различных благотворительных обществ, владелец многих предприятий – таковы его многочисленные титулы и должности, отмечавшиеся в некрологах. Он завещал своим рабочим миллион рублей, в том числе гу-севским рабочим – 100 тыс. рублей. Однако они, по свидетельствам, не дошли до адресатов, по-видимому, были разворованы местной администрацией.