Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер Страница 65

1 Набоков В. Защита Лужина. С. 210-211.

2 Там же. С. 210.

3 Там же. С. 211.

139

Она верила в какие-то другие, пока скрытые его таланты, и самоотверженно

пустилась в поиск, не понимая, что это поиск несуществующего, губительный

поиск химер, ведущий в тупик. Она начала с того, что по его просьбе купила

любимые им в детстве книги – Жюль Верна и Шерлока Холмса, но они не

произвели на него прежнего впечатления; ему нравилось кое-что из классиков, читал он и другие книжки, которые она ему приносила. И хотя ей казалось, что

он «не задумывается над книгой», она, тем не менее, «чувствовала в нём призрак какой-то просвещённости, недостающей ей самой… Несмотря на невеже-ственность, несмотря на скудость слов, Лужин таил в себе едва уловимую виб-рацию, тень звуков, когда-то слышанных им».1 Она чувствовала в Лужине некое превосходство над собой – он был, пусть Solux Rex, но всё же «король».

Уже при первом чтении подробнейшее, явно и странно педалированное

описание Набоковым снятой для молодых квартиры настораживает, внушает

тревогу – в нём проступают некоторые признаки отчего дома Лужина, вплоть

до прямого напоминания о зряшных мечтах его отца: «…в простенке висела

гравюра: вундеркинд в ночной рубашонке до пят играет на огромном рояле, и

отец, в сером халате, со свечой в руке, замер, приоткрыв дверь».2 Невесте почему-то не очень понравилась обстановка квартиры, и вообще показалось, что

«всё это только временное, придётся, вероятно, увезти Лужина из Берлина, развлекать его другими странами» – в известном смысле, это повторение прошлого, когда-то родители уже увозили Лужина «развлекать». Будущее «приобретает особую туманность», Лужин периодически переживает «ощущение

странной пустоты», ему снится сон о поникшем над тарелкой супа Турати.3 На

нескольких страницах Набоков нагнетает ожидание разрешения этой «странной пустоты», какого-то из неё выхода или хотя бы намёка на него. Выхода

ещё нет, но намёк даётся, в конце одиннадцатой главы, когда новобрачная

смотрит через окно вниз, с высоты пятого этажа: «В тёмной глубине двора

ночной ветер трепал какие-то кусты, и при тусклом свете, неведомо откуда

лившемся, что-то блестело, быть может, лужа на каменной панели вдоль газо-на, и в другом месте то появлялась, то скрывалась тень какой-то решётки. И

вдруг всё погасло, и была только чёрная пропасть».4 Сквозь «особую туманность» будущего увиделось предвестие конца.

Развлекать Лужина «ей» – теперь жене – казалось нетрудно (атлас, пи-шущая машинка, граммофон, разговоры о предстоящих путешествиях):

«Единственной её заботой в жизни было ежеминутное старание возбуждать в

Лужине любопытство к вещам, поддерживать его голову над тёмной водой, 1 Там же. С. 212-213.

2 Там же. С. 217.

3 Там же. С. 216-220.

4 Там же. С. 224.

140

чтоб он мог спокойно дышать».1 Иллюзорность, хрупкость инфантильной

идиллии его состояния обрекали её усилия на неминуемый провал. Любой, даже незначительный инцидент мог оказаться триггером, провоцирующим новый кризис. Так, даже мельком увиденные в фильме шахматы побудили Лужина отводить глаза, чтобы скрыть от жены нарушение запрета не думать о

них, – иначе она грозилась его разлюбить, тем самым подрывая к себе доверие

и толкая его на скрытность. Терапевтический эффект поддержки в таких случаях теряет свою силу – без полного доверия контроль над состоянием подопечного невозможен.

И уж тем более непростительной была идея повести Лужина на бал, да

ещё предоставить его там самому себе, постоянно куда-то отлучаясь. Он тут

же «хватился жены, но сразу нашёл её... Под руку, под руку... Мы должны

войти под руку… Жена его исчезла, и он, ища её глазами, направился обратно, в первый зал… Ему стало вдруг неприятно от тесноты и движения, от взрывов

музыки, и некуда было деться… Мимо всё проходили люди, и Лужину постепенно становилось страшно. Некуда было взглянуть, чтобы не встретить лю-бопытствующих глаз...».2 Жена, оставив Лужина в круговерти бала одного, ввергла его таким образом в жесточайшую фрустрацию, чреватую приступом

паники и бегством. Случайная встреча с бывшим однокашником, когда-то му-чившим его, довершила дело: «Лужин поспешно удалялся, вобрав голову в

плечи и от скорой ходьбы странно виляя и вздрагивая».3 Этим эпизодом

Джонсон как раз мог бы проиллюстрировать свою идею, что отвлекаемая пустыми соблазнами королева невольно подставляет своего короля. Но при-скорбнее всего было то, что принудительно лишённый шахмат в жизни, Лужин окончательно преображает жизнь в шахматы, и