Диего Марадона - Я - Эль Диего Страница 65

Я вытерпел 25 минут, не больше. Я попросил у всех прощения и ушел в свой номер. Там я и оставался до тех пор, один, пока не вернулись Маркос и остальные ребята. Единственное, чего я тогда хотел — убраться из этого места, и на пять часов утра у меня был билет на самолет в Бостон, где я должен был встретиться с Клаудией и девочками. Они все еще ничего не понимали. Я позвонил Клаудии и спросил ее, как у них дела. Она ответила, что ее уже спрашивали о случившемся, и она сказала, будто бы мне дали лекарство, и я не смог играть. В горле у меня застрял комок, и я повесил трубку. Я хотел вскрыть себе вены, вены… Я чувствовал себя таким одиноким, как никогда в жизни.

Поведение Хулио Грондоны поначалу мне показалось достойным, но потом я так уже не думал; я считаю, что он не смог защитить меня так, как мне того бы хотелось. Во-первых, это не был рецидив кокаина, это бы не кокаин! Потом была ошибка, непреднамеренная ошибка Серрини. Закончился флакончик с лекарством, которое я принимал в Аргентине, и они купили здесь, в США, другой. Это был тот же самый продукт с той лишь разницей, что в американском варианте было минимальное содержание эфедрина: вместо «Ripped Fast», который закончился, Серрини купил «Ripped Fuel», который также был в свободной продаже, без рецепта. Оба препарата назывались «Ripped», но «Fuel» содержал какие-то сраные травы и эфедрин, совсем немного эфедрина. Вместе с доктором Лентини мы провели в Буэнос-Айресе все необходимые анализы, и выяснилось, что этот препарат содержит все те же самые субстанции, что были найдены и у меня.

Я также безгранично верил Эдуардо Де Луке, аргентинскому представителю в Южноамериканской конфедерации футбола; казалось, что в его силах меня спасти, потому что это он сообщил мне при нашем разговоре. Вопрос заключался лишь в том, чтобы заставить их поверить в том, что я не искал никакой выгоды! Поэтому я сказал ему: «Де Лука, ради моих дочерей…». Я просил его, но что он мог сделать, сильнее оказался тот, на чьей стороне была власть.

Поэтому я никогда не смогу изменить своего отношения к сильным мира сего, принять их. Почему? Потому что это — грязные люди, они возятся в дерьме и делают деньги на крови… Потому что то, что они сделали со мной — это и есть зарабатывать деньги на крови, убить надежду 34-летнего человека, который предпринял невероятные усилия для того, чтобы быть в форме, убить надежду целой страны. Кому только взбрело в голову, что я заменил кокаин эфедрином, кому? Тот матч я заканичивал измотанным, мертвым! Я попросил у «Коко» замену, и он сказал мне: «Нет, нет! Оставайся, негритята нас давят, оставайся, пожалуйста!». Я набрал воздуха в легкие и остался… Но я хотел уйти с поля, клянусь моими дочерьми!

И если потом я сказал, что мне отрубили ноги, то еще и потому, что тогда для меня слишком многое стояло на кону: я хотел, чтобы аргентинцы раз и навсегда почувствовали гордость за сборную, в которой играет Марадона. Я предпринял невероятное усилие, закрылся там, в Пампе, и сбросил вес с 89 до 76 килограмм. Я просил Бога о помощи, но Бог… Богу было не до этого, может быть, он забыл про меня или был слишком занят, что вполне логично; иначе бы Блаттер, Авеланж, Юханссон — все эти динозавры — меня простили бы. Я еще раз хочу сказать: это не было повторением случая с кокаином. Они — те, кто только и делал, что разглагольствовал на всех углах о Fair Play, забыли о том, что такое быть человеком. Я не принимал ничего ради своей личной выгоды. Поэтому я не воспринимаю этот случай как самый большой провал в моей жизни или что-то в этом роде; я принимаю это как ошибку другого человека. Нас выкинули с мундиаля потому, что у меня нашли эфедрин, который является легальным препаратом или должен быть таковым.

Между прочим, я ничего не скрывал, все было хорошо известно: Эчеваррия знал, что я работал с Фернандо Синьорини над физическими кондициями, а Даниэль Серрини занимался всем остальным, все было законно. А Угальде, доктора Эрнесто Угальде, я вообще бы предпочел не упоминать его имени, это просто демон какой-то! Дай Бог, чтобы однажды он попался мне на улице!.. Он ничего не знал, но тоже захотел внести свою лепту и организовал пресс-конференцию. Зачем?! Чтобы заявить, что он не имеет к этому никакого отношения… но я никогда и не говорил, что он мне что-нибудь давал. Я чувствую себя ответственным за то, что случилось с Серрини, а Угальде я просто прибью на месте!

Никогда не бывает так, чтобы все выяснилось до конца; и в том случае также осталось много недосказанного. Так, они не дали возможности высказаться доктору Карлосу Пейдро, они заткнули ему рот. В приватных беседах он рассказывал: «Когда мы пришли за результатами повторной допинг-пробы, флакончик был открыт, что было грубым нарушением и сразу же делало эти результаты недействительными». Но уже ничего нельзя было изменить.

В США все были настроены против меня, даже Оу. Джей. Симпсон, все! Я получил поддержку лишь от Басиле и моих партнеров по сборной. И больше ни от кого.

Но я до сих пор продолжаю сражаться, потому что никогда не бывает поздно. Никогда не бывает поздно! То, что лабораторию, где у меня нашли допинг в Италии, проверяют на предмет подтасовок результатов, доставляет мне удовлетворение и наполняет меня надеждой. И есть люди, которые до сих пор не могут спать спокойно, потому что знают, как однажды им сказали: «Сделайте это с Марадоной». И они это сделали.

Мне хотелось бы собрать все небходимые свидетельства, все доказательства — и я буду их собирать, — после чего отправиться в ФИФА. Пусть в 60 лет, но я распахну дверь и открою миру правду!

Глава 11

ВОЗВРАЩЕНИЯ

«Севилья», «Ньюэллз Олд Бойз»

Прошу вас, ну какой еще «номер один»?

«Прошу вас, ну какой еще «номер один»? Я — футболист номер «десять тысяч», и так ко мне и относитесь». Я сказал это журналистам, когда еще один из них воодушевился моим возвращением — на этот раз из «Севильи» после переговоров, которые больше были похожи на телесериал. Запутанный словно змея, как говорят в Испании.

Я чувствовал себя номером десять тысяч, серьезно, черт побери, как я мог чувствовать себя иначе? Не так давно, 1 июля 1992 года закончилась моя несправедливая дисквалификация, которой подвергли меня итальянцы; наконец-то прошли те 15 кошмарных месяцев, одни из самых кошмарных в моей жизни.

Я вернулся из Италии 1 апреля 1991 года — потому что хотел, потому что уже больше не мог. Я навечно сохранил в памяти эту дату. Потому что я не заслуживал, чтобы меня выпроводили как преступника. Через неделю, не больше, итальянцы сообщили о том, что отстранили меня от футбола на 15 месяцев; 15 месяцев мне не давали делать то, что я умею делать — играть в мяч! Это было ужасное наказание, несправедливое, которое сейчас, к счастью, подвергается сомнению.