Станислав Зарницкий - Боттичелли Страница 65

Объяснений не требовалось, Сандро и без них понял, что это — сюжет его третьей фрески. Была ли здесь перекличка с жизнью Моисея и Христа, он не брался судить. Но сопоставление этой темы с «Передачей ключей» Перуджино явно предупреждало всех недругов Сикста: «Господь вручил мне ключи от своего храма, и не вам судить меня, в противном случае и вас постигнет кара небесная, как род Корея».

Теперь он мог по крайней мере предполагать, когда сможет покинуть Рим. Если Сикст не придумает какого-либо нового предлога, все зависит от его старания и усердия. Задача, как кажется, облегчалась тем, что теперь ему предстояло написать всего лишь одну сцену. Это диктовалось и фреской Перуджино, на которой изображалась лишь передача ключей апостолу Петру без всяких предысторий, разбросанных во времени и пространстве. Он в полной мере мог применить свои знания пропорции, перспективы и композиции, а не ломать голову над тем, как увязать массу эпизодов в единое целое. Однако он не пошел по легкому пути. Вместо того чтобы ограничиться тем отрывком, что представил ему Сикст, он ввел в свою фреску еще рассказ о том, как толпа собирается побить Моисея камнями и как дым от жертвенников отклоняется в сторону, указывая на бунтовщиков. Об этом в Библии не говорилось, это были его собственные домыслы, усложнившие композицию.

Он попытался внести и другое новшество: изобразил сзади Константинову арку, призванную объединить три сцены, помещенные на переднем плане. Попытка не вполне удалась, но для него это было не столь важно. Цель была в другом — продемонстрировать коллегам свои способности в передаче чувств. Ярость бушующей толпы, ужас мятежников при виде отклоняющегося в их сторону дыма, смятение «людей Кореевых» перед зазиявшей вдруг перед ними пропастью. В передаче жестов и необычных поз человеческого тела он, несомненно, был не меньшим мастером, чем в рисунке. Сотоварищи оценили это по достоинству, и если Сикст, как о нем говорят, знает толк в живописи, то победу себе Сандро обеспечил.

Лето было в разгаре. Самая пора сдавать работу, чтобы к августу, когда Тибр начнет исторгать свое болезнетворное дыхание, убраться из Рима. Однако, как всегда, обнаружились недоделки. А тут еще Перуджино таинственно исчез, — видимо, подвернулся более выгодный заказ, — и Лука Синьорелли в спешном порядке доделывал его фреску. Росселли, укрывшись за парусиной, продолжал колдовать над своими картинами. Гирландайо, видя, что его коллега всецело занят «Наказанием Корея», взялся дописывать не завершенный им ряд Сикстовых предшественников. Эти мелочи поглотили гораздо больше времени, чем они предполагали.

Хотя, на их взгляд, работы еще не были завершены, пришлось их спешно сворачивать: Сикст изъявил желание посетить капеллу. До этого он ни разу не был в ней, и теперь они с трепетом ждали его приговора — вдруг не понравится. Был назначен день осмотра, в спешке выносили леса, скребли пол, выбрасывали прочь горшки из-под красок, снимали парусину, закрывавшую фрески. Все получилось так, как и было задумано. Только своенравный Росселли потешил их: его фрески сверкали позолотой и слепили глаза лазурью. Такого во Флоренции давненько не видели! Сейчас только второразрядные ремесленники прибегали к таким эффектам на потребу невзыскательных заказчиков — истинные мастера давно отказались от манеры, к которой прибегали фра Анджелико и великий Джотто для изображения «божественного света». Но переделывать что-либо было уже поздно.

Сикст пробыл в капелле долго, медленно переходя от фрески к фреске, придирчиво рассматривая каждую из них с таким видом, будто пытался обнаружить крамолу. Но работа была сделана на совесть, его воля нигде не была нарушена. Видимо, папа остался доволен. Настал долгожданный миг, когда он должен был определить победителя. Неожиданно для всех он счел, что пальма первенства принадлежит Козимо Росселли. Может быть, тот и был в понимании коллег неумелым живописцем, но надо отдать должное — в людях он разбирался и не приписывал им больше того, на что они были способны.

Папа не поскупился: труд художников был оплачен достойно. Некоторые из них впервые держали в руках такие огромные деньги. Что касается Сандро, то после уплаты долгов у него осталось ровно столько, чтобы, не терпя лишений, возвратиться во Флоренцию. Именно после этой поездки в Рим за ним прочно утвердилась слава транжиры и мота. К этому прибавилось чувство оскорбленного самолюбия. Надо же, ему — первому мастеру Флоренции — предпочли какого-то Росселли, только и умеющего что золотить свои фрески! Но и это было еще не все. Франческо Торнабуони сообщил им по секрету, что когда Великолепный напомнил Сиксту о своем желании заполучить кардинальскую шапку для сына, тот просил передать ему лишь свое благословение. Нуждался ли в нем Лоренцо, судить было трудно, но всех их беспокоила мысль, что их труд оказался напрасным — они не достигли того, ради чего Великолепный отправил их в Рим. И теперь присуждение первенства Росселли и данное после этого им всем приказание добавить в написанные ими фрески лазури и золота предстали в ином свете. Сикст еще больше хотел уязвить Лоренцо: он со своим хваленым вкусом покровительствует живописцам посредственным, ибо папа знал, что Росселли, в отличие от всех остальных, никогда не работал на Медичи. Здесь опять-таки проявился злобный и мстительный нрав римского понтифика.

Эта выходка святого отца несомненно омрачила их радость от возвращения в родной город. Целый год они не видели Флоренции. Осень была в разгаре, на холмах начали уборку винограда, и горожане сновали по окрестным деревням, запасаясь провизией на зиму. Сандро вспоминал, как беспокоился в это время года Мариано, которому всегда казалось, что припасов не хватит, чтобы перебиться до весны. Теперь об этом некому волноваться.

Глава седьмая Рождение богини

На первый взгляд казалось, что во Флоренции за его отсутствие мало что изменилось, и если какие перемены и произошли, то лишь в их доме. Джованни уже вошел в роль главы семьи, а хозяйством теперь распоряжались его крикливая жена и подросшие сыновья — Лоренцо и Бенинказа. Старая мебель исчезла; правда, в его мастерской ничего не тронули, но супруга Джованни почти что в день приезда намекнула, что в будущем его ученики не должны шнырять по всему дому, а он сам обязан вести жизнь добропорядочного горожанина.

Встреча с Лоренцо показала, что перемены коснулись не только его дома. Прежде всего бросились в глаза изменения, которые произошли во внешности правителя. Он как-то поблек и состарился; еще больше заострился подбородок, губы стали тоньше, глаза ввалились, суставы на пальцах уродливо набухли. Перед Сандро сидел уставший до смерти человек. Его рассказ о пребывании в Риме Великолепный выслушал без особого интереса, а по его кратким язвительным замечаниям Сандро понял, что флорентийский правитель знает значительно больше его — недаром, как говорили, у него по всей Европе были свои глаза и уши. Похоже, что после смерти матери Фортуна отвернулась от него. Венецианский дож не оставил своих притязаний на Феррару, и все усилия Лоренцо достигнуть хотя бы худого мира не приносили плодов. Да и с папой Флоренция все еще находилась в состоянии войны, ибо никакого мирного договора подписано не было. Покой, в котором сейчас жила республика, был шатким и грозил рухнуть в любое время. Благосклонность сограждан Лоренцо поддерживал щедрыми подачками, но бездонный колодец, из которого он их черпал, — семейный банк, — уже начинал иссякать. Ему пришлось закрыть несколько филиалов, и как всегда бывает в таких случаях, по городу поползли слухи, что Великолепный не только никудышный политик, но и плохой банкир, который для поправки своих дел запустил руку в городскую казну. Во Флоренции все забывается слишком быстро.