Петр Астахов - Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка Страница 66

Мы встретились очень тепло, тетя плакала и все смотрела на мои руки-ноги, стараясь убедиться, что они целы. Я рассказал о себе, узнал, что война не коснулась своим черным крылом нашей семьи — все живы и невредимы. Дома никто не хотел верить в мою смерть. До последнего дня ждали добрых вестей. В сентябре приезжал в Москву племянник Люси — Борис Матвеев, он служил в авиации. В 1944 году, в воздушном бою, он был ранен и находился в госпитале.

От Бориса — первое известие обо мне, о том, что я жив; в доме теперь все жили ожиданием письма моего. Я только не мог представить источника информации Бориса. Люся тоже его не знала.

Люся, Людмила Семеновна, была между тем человеком, для которой буквы партийного устава были превыше всего остального. Она родилась в Иране и закончила в г. Пехлеви 9 классов средней школы. После окончания школы уехала в Москву, где поступила в Московское музыкальное училище имени Гнесиных и успешно его закончила. Потом работала в художественных коллективах Москвы, в том числе солисткой в хоре Пятницкого. Все эти годы Люся была активной общественницей. Во время выборов в органы власти ее всегда избирали в председатели избирательных комиссий, а она очень гордилась оказываемой ей честью и доверием.

В начале тридцатых годов она вступила в коммунистическую партию. Ее отношение к партийным обязанностям было замечено и по достоинству оценено. Людмила Семеновна перешла на общественную работу и стала профсоюзным руководителем в Центральном доме культуры железнодорожников в Москве.

Воспитанная в лучших традициях коммунистов 20–30-х годов, она свято выполняла все параграфы партийных законов и не мыслила когда-либо нарушить их. Она боялась запачкать малейшим пятнышком свою безупречную биографию коммунистки за близость или связь с антисоветскими «элементами» и их настроениями.

Когда мы впервые увиделись в лагере, и я рассказал о своем прошлом военнопленного, то нутром своим почувствовал, что дорогая моя тетушка испытывает огромное и настороженное любопытство скорее узнать, кто же я таков — подлый враг, которого привезли сюда на проверку после долгого пребывания за границей, или же случайно попавшая в сети проверяющих мелкая рыбешка, которую за ненадобностью просто выкинут?

Она томилась задать мне главный этот вопрос и, наконец, спросила:

— Зачем тебя привезли сюда, может быть, ты совершил какое-то государственное преступление, скажи честно, Петя! Я должна знать правду!

Я ответил отрицательно:

— Тетя Люся, совесть моя чиста, я не совершил никаких преступных действий и считаю, что скоро во всем разберутся, и я поеду домой.

Я повторил ей то, что говорил Владимир Иванович, да и сам тоже не чувствовал за собою вины, хотя где-то далеко в сознании беспокоила постоянная пугливо-тревожная мысль: «А как же Вустрау?»

Но об этом я не мог теперь вспоминать и рассказывать ей, так как невиновность свою я должен был доказывать не словами, а фактами прожитой жизни. Нужны показания живых людей, знавших меня в эти годы, свидетелей моего поведения в плену. А если сейчас я назову лишь место, где я побывал — Особый лагерь Восточного министерства — как у любого человека возникнет справедливо-осуждающее к нему отношение и приговор:

«Если был у немцев в особом лагере — значит враг безо всяких оправданий».

Невиновность мою может подтвердить лишь официальная бумага, документ, выданный после проверки. Чтобы получить этот документ и представить его каждому, кто захочет задать этот вопрос и удостовериться в моей невиновности, я и приехал по доброй воле домой и отдал себя в руки проверяющих.

Много лет спустя, после смерти Людмилы Семеновны, я как-то разбирал оставшиеся после нее документы. Среди разных свидетельств, удостоверений и справок, аккуратно сложенных и сшитых, внимание мое остановилось на маленьком пожелтевшем листке, исписанном с двух сторон знакомым ее почерком.

Этот крохотный листок оказался немым свидетелем переживаний и тревог, какие испытывала она в последние два месяца 1945 года, когда я вернулся в Москву и, по своей наивности, не задумываясь над тем, как к этому отнесется Люся, написал ей записку и известил о своем возвращении.

Привожу полностью текст этого листка:

1.-август-сентябрь 1945 г. — Получила известие Бориса Матвеева, что П.А. жив.

2.-17.11.45 — Принесли записку от П.Α., что он в Москве.

3.-18.11.45 — Было свидание мужа с П.А.

4.-20.11.45 — Разговаривали с л. Шмельковым. Сказал, что ничего серьезного в деле нет. Просил подтвердить личность П. А.

5.-23.11.45 — Просила П.А. признаться. Сказал, что ни в чем не виноват.

6.-25.11.45 — Разрешили взять вещи домой.

7.-29.11.45 — Были на свидании втроем.

8.-02.12.45 — П.А. просил прислать продукты.

9.-06.12.45 — Пришло известие от Шмелькова, что дело осложняется.

10.-08.12.45 — Попросили вернуть вещи обратно.

11.-11.12.45 — Я отказалась от свиданий с П.А. и перестала ходить.

12.-15.12.45 — Шмельков сказал, что дела плохи.

13.-18.12.45 — Узнали, что П.А. уехал в неизвестном направлении.

декабрь 1945 год — Л.С.М.

«Конспиративный» листочек с двумя инициалами «П.А.» через тридцать с лишним лет поведал коротенькую историю моего пребывания в Москве, а также приоткрыл картину тревог и страха, испытанных тетей Люсей в эти дни. Много времени спустя мне стало известно что добрая и отзывчивая тетя Люся отказалась от любимого племянника и просила не произносить его имени в доме — сработал страх за связь с изменником Родины.

Несколько раз нас вызывали к оперуполномоченному Шмелькову для уточнения показаний. Когда приходил на свидание дядя Леня, я пытался узнать у него о состоянии наших дел. Он уходил от разговора, но как-то сказал такую фразу: «В основном все должно разрешиться благополучно, скидка должна быть сделана на молодость».

Таким образом, подтверждались слова Владимира Ивановича, — «К Новому году будете дома». 17 декабря с утра похолодало, пошел мелкий ленивый снег, и территория лагеря стала покрываться неровным белым покровом. Образовавшаяся за несколько дней грязь покрылась тонкой наледью.

Настроение было тоскливое, в голове стучали вопросы о несостоявшемся вчера свидании — Люся обещала привести продукты и не пришла. Сколько же нам придется ждать своего освобождения? Прошло уже более месяца, а нас продолжают держать под следствием и не разрешают выходить на работу.

Я стоял у темнеющего от сумерек окна и безучастно следил за круговертью снежинок, устилавших землю. По лестнице к нашей двери пробежал дневальный из управления. Он увидел меня в окне и крикнул: