Хассо Стахов - Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944 Страница 66

Сегодня утверждается, что немецкие офицеры и солдаты, находясь в 20 километрах от Ленинграда, знали о намерениях своего верховного главнокомандующего и об обстановке в Ленинграде. Не будем заниматься исследованием феномена, свидетельствующего, что так называемые историки и публицисты по-прежнему неустанно клевещут на поколения отцов и дедов. Но огульные обвинения — это как раз явный принцип того самого «фашистского» мышления. Поэтому к данному обвинению остается лишь добавить: мы ведь все знаем, что диктатуры, и не только они, запрещают свободу слова и печати. И мы также знаем, что военный аппарат, в силу своих специфических особенностей, всегда ограничивает поток информации донесениями, приказами и докладами. Боевые части всегда имеют крайне ограниченное представление о том, что происходит вокруг них. Поэтому 20 километров от Петербурга — это слишком большое расстояние, чтобы иметь полную картину о происходящем. Застывшие друг против друга и ощетинившиеся оружием линии фронта — это отнюдь не прозрачные тюлевые занавески.

Если же у солдат все-таки находилось время задуматься над происходящим вокруг них, то они воспринимали это как факты, уже имевшие место с другими городами. То есть предусматривались захват Ленинграда, создание органов администрации и налаживание жизни города в условиях военного времени. Солдаты старшего возраста, которые, возможно, слышали о голоде, охватившем город, вспоминали в свою очередь о пустых урчащих желудках немцев во время «Брюквенной зимы» в Первую мировую войну. Они думали о 760 000 жертвах голодной блокады, устроенной союзниками против Германии. Разве голод не использовался в виде оружия с тех пор, как человек вообще начал мыслить?

В качестве подтверждения того, что немцы знали о планах по умерщвлению Ленинграда голодом и одобряли их, обычно приводится статья из «Фёлькишер Беобахтер» («Народный наблюдатель», нацистская газета. — Ю. Л.) от 10.11.1941 года. Но сколько солдат принимали за чистую монету все то, о чем вещала пропаганда? Уже одно только приукрашивание боевых сводок вермахта вызывало у солдат усталые ухмылки.

Речь идет не о преуменьшении содеянного. Но нельзя никого автоматически возводить в ранг преступника только за то, что он надел военную форму. В то же время необходимо признать, что целый ряд высокопоставленных немецких офицеров целиком и полностью приняли безумную расовую идеологию Гитлера. А времена фон дер Моритца, одного из приближенных короля Фридриха, давно уже прошли. Он, как известно, отказался повиноваться королю, когда тот приказал ему заняться разбоями. И поныне еще сохранилась надпись на его могильной плите: «Избрал немилость там, где послушание бесчестие сулило».

Сегодня говорится о том, что как раз в походе на Россию офицеры и солдаты должны были противодействовать этому своими словами и поступками. Но кто захочет посмотреть на тех героев, которые этого требуют, тот легко откажется от своих аргументов.

В одной из книг о блокаде Ленинграда действительно можно прочитать о том, что до сих пор безуспешными остаются попытки установить диалог с русскими авторами по данной теме. К этому хочется добавить, что слишком разнятся позиции обеих сторон. Либо русские авторы оказываются из числа лиц, переживших блокаду, либо на их творчество оказывают большое воздействие воспоминания родственников блокадников. В отличие от них немецкие исследователи и публицисты, несмотря на их стремление понять другую сторону, способны дать лишь поверхностный анализ. У обеих сторон отсутствует опыт общения, поэтому и не удается найти общего языка. Тогда остается только спросить: как же свести к плодотворному диалогу две стороны, если одна из них знает, о чем она говорит, в то время как другая относится к ней с предубеждением, неустанно создавая новые небылицы? Все это еще больше усиливает подозрение в том, что современная история лишь тогда доставляет радость ретивым народным сказателям, когда очевидцы тех событий уже не мешают им формировать общественное мнение в выгодном для них виде.

Но обратимся вновь к событиям 1942 года. Хотя Гитлер и открыл теперь Ленинград для себя по-новому, тем не менее он приказал овладеть им. Однако сейчас это было сделать намного сложнее. Все началось с того, что из состава 11-й армии были выведены три дивизии еще задолго до того, как речь вообще зашла о переброске войск на Ленинградский фронт. Поэтому Манштейн подходит к Ленинграду, имея всего лишь четыре дивизии. Четыре, а не пять, так как одна из его дивизий в последнюю минуту была отдана на центральный участок Восточного фронта для преодоления возникшего там кризиса. Вновь начинается процесс дробления соединений. Это затушевывается гибким маневрированием подразделениями, и, таким образом, скрадывается возникший дефицит резервов.

Манштейн тем временем принимает участие в совещании по обстановке в штаб-квартире фюрера, где как раз находится сам Гитлер и начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер. Он глубоко потрясен, когда слышит, как Гитлер пренебрежительно говорит о войсках, которые отражают на центральном участке Восточного фронта наступление русских. Теперь им будет придана дивизия, которой Манштейну, как раз и не хватает под Ленинградом.

Когда Гальдер ссылается на то, что силы находящихся там войск давно уже на исходе, а большинство офицеров и солдат выведены из строя, то Гитлер приходит в бешенство. Он набрасывается на Гальдера, запрещая ему делать такие выводы. Он, Гитлер, может это делать намного лучше, так как сам был пехотинцем на фронте в Первую мировую войну. Чего не скажешь о Гальдере. Манштейн в своих воспоминаниях приводит все дословно: «Вся эта сцена была настолько неприятной, что я демонстративно отошел от стола с картой обстановки и вернулся лишь после того, как Гитлер, успокоившись, велел мне это сделать». Спустя полтора месяца Гальдер будет отправлен в отставку.

Но вернемся на Ленинградский фронт. Туда как раз прибыл Манштейн, едва ли окрыленный напряженной атмосферой, свидетелем которой он стал в штаб-квартире фюрера в Виннице. На Гитлера явно произвело большое впечатление, когда он увидел на превосходно исполненных аэрофотоснимках огромный по своему пространству город с его дворцами, соборами и промышленными объектами. Возможно, он впервые действительно получил ясное представление о гигантских размерах этой метрополии, чью погибель он в ярких красках расписывал всем и жителей которой он желал уничтожить. Манштейн, глядя в стереоскопические приборы на командных и артиллерийских наблюдательных пунктах, имеет теперь четкую картину об особом характере этого района боевых действий. Он оценивает шансы в предстоящей операции как в «некоторой степени проблематичные» и не имеет никаких иллюзий относительно стойкости Красной Армии. Он сомневается даже в самом смысле наступления и считает, что возможности для этого давно уже упущены. Он согласен с тем, что, разумеется, было бы очень желательно ликвидировать этот фронт боевых действий, требующий огромного расхода сил. Но почему это следует делать именно в тот момент, когда на южном фланге русского фронта и на Волге как раз решается исход всего военного противостояния?