Нина Берберова, известная и неизвестная - Ирина Винокурова Страница 66

через эмигранта первой волны Е. И. Шапиро, постоянно жившего в Лондоне, но часто бывавшего в Ленинграде. Выражая Шапиро благодарность за его подробный рассказ об Иде Моисеевне, Берберова не стала скрывать волнения: «…то, что Вы пишете о ней, очень грустно, но самый факт – знать о дорогом человеке что-то, что было 45 лет скрыто, очень радостно»[548]. Берберова просила сообщить Наппельбаум, что у нее скоро выйдет книга на английском, «где будет рассказано и об Иде, и о ее понедельниках с большой любовью и теплотой», и выражала надежду, что книга когда-нибудь появится на русском[549].

* * *

Образовавшиеся (и восстановленные) знакомства окончательно укрепили Берберову в ее решении издать «Курсив» на русском. Как формировалось это решение, можно проследить по переписке Берберовой с Глебом Струве, с которым в ту пору у нее были очень теплые отношения.

И если в сентябре 1965 года Берберова сообщала Струве, что в Европе она «кончила книгу, которую писала пять лет», добавляя, что книга «будет переводиться на английский», не упоминая о каких-либо иных планах[550], то через несколько месяцев она повела другой разговор. Вернувшись в марте 1966 года к обсуждению «Курсива», Берберова писала: «…не могу себе представить, чтобы книга не вышла по-русски»[551]. Эта фраза была написана с дальним прицелом: с 1964 года Струве стоял у руля (вместе с Б. А. Филипповым) издательства «Международное литературное содружество» («Inter-Language Literary Associates»). Оно выпускало книги русских авторов, не издававшихся (или мало издававшихся) в СССР, в число которых, естественно, входили и писатели-эмигранты. В частности, в 1966 году в этом издательстве вышли воспоминания Юрия Анненкова «Дневник моих встреч» [Анненков 1966], и Берберова справедливо полагала, что ее книга вполне подходит по профилю.

Встретившись в январе 1967-го со Струве в Нью-Йорке, она прямо подняла вопрос о публикации книги в «Международном литературном содружестве», договорившись, что пришлет несколько отрывков на пробу. К этим отрывкам Берберова присовокупила краткое изложение содержания книги, сделанное для американского издательства, а также внутреннюю рецензию Эрнста Симмонса, рекомендовавшего книгу к печати.

Свои первые впечатления от рукописи Берберовой Струве изложил в письме к своему постоянному корреспонденту Владимиру Маркову. Отношения Маркова и Берберовой были далекими, и, видимо, это соображение дало возможность Струве сформулировать свои впечатления наиболее откровенно и при этом не брать на себя никаких обязательств. Струве писал:

В Нью-Йорке я довольно долго беседовал с Берберовой. Она закончила свои воспоминания, которые приняты для издания по-английски (Radley, написавший диссертацию о Ходасевиче у Сечкарева, переводит их сейчас). Она заинтересована в том, чтобы мы с Б<орисом> А<ндреевичем> Ф<илипповым> издали их по-русски, и я сейчас получил от нее две главы (одна о Мережковском и Гиппиус и Бунине и Ремизове). Очень интересно, хорошо написано, местами неприятно по тону, многое спорно. В каком-то смысле мне эта книга кажется «преждевременной», но так как она все равно будет издана по-английски, то, может быть, следует издать ее и по-русски. Я, во всяком случае, читал присланное с большим интересом…[552]

Самой Берберовой Струве написал несколькими днями позднее (5 февраля) и в гораздо более осторожных тонах. Отвечая на полученное письмо, она выражала благодарность за «добрые слова и некоторую надежду»[553]. Как показало дальнейшее, благодарить было преждевременно.

Наиболее спорными и неприятными «по тону» моментами присланной рукописи Струве показались отзывы о В. Н. Буниной. А потому, не ставя Берберову в известность, он решил спросить совета у близко знавших Буниных людей, написав для этой цели А. В. Бахраху. Кратко рассказав ему о «Курсиве», отметив, что книга «интересно, хорошо написана, много инкрустировано inédits[554] (писем, стихов)», Струве спрашивал Бахраха, права ли Берберова в отношении Буниной, приводя обширные цитаты из рукописи[555]. В ответ на этот вопрос Бахрах написал, что «В<ера> Н<иколаевна> была несравнимо более сложным человеком, чем ее изображает Берберова. <…> Звезд она с неба не хватала, но изображать ее какой-то бессловесной дурочкой или однотонной святошей – несомненное уклонение от истины»[556]. Бахрах также сообщил Струве, что введенный им в курс дела Адамович «очень возмущался беллетристикой Берберовой»[557].

Нет сомнений, что реакция Бахраха и Адамовича, равно как и решительный отказ Берберовой пойти на какие-либо уступки, повлияли на принятое Струве решение. Рекомендовать ее рукопись к изданию Струве не стал, но прямо сказать об этом Берберовой не захотел. Вместо этого он выбрал иную тактику: с середины марта 1967 года Струве стал отвечать на ее письма крайне уклончиво и нерегулярно, а затем вообще перестал отвечать. К концу июля, не получив ответа на два своих письма, Берберова поняла, что Струве просто-напросто устранился. В этот момент она решила связаться с Б. А. Филипповым, официальным директором «Международного литературного содружества».

С Филипповым, принадлежавшим к «новым эмигрантам» второй волны, Берберова была знакома не особенно близко, но он всегда держался с ней подчеркнуто почтительно. Филиппов немедленно откликнулся на предложение Берберовой прислать ему рукопись, а получив, без задержки ответил, что «с большим интересом прочитал» ее книгу и постарается «обязательно включить в план издательства»[558].

Попутно Филиппов просил сделать ряд изменений, признаваясь, что думал при этом не только об эмигрантском, но и о советском читателе. В частности, свою просьбу не валить на Николая II все грехи Филиппов аргументировал тем, что «рядовому читателю по ту сторону железного занавеса тон нападения на дореволюционную власть тоже покажется не совсем оправданным»[559]. Из тех же соображений Филиппов просил Берберову смягчить ее характеристики Керенского и Зензинова и не называть всех эсэров «дурнями»[560]. То, что она писала о Буниных, его ничуть не смущало: к почитателям Ивана Алексеевича и Веры Николаевны он не относился.

Письмо Филиппова Берберову крайне обнадежило. Ей понравилось его обещание «обязательно» включить книгу в план издательства, да и уверенность в том, что «Курсив» будет прочитан и оценен российским читателем, прямо соответствовало ее собственным надеждам. Неудивительно, что Берберова поспешила заверить Филиппова, что они, конечно, поладят в «мелочах»[561].

Согласившись внести необходимые изменения, Берберова тем не менее не преминула заметить, что и так проявила немалую сдержанность по отношению к упомянутым Филипповым персонажам: «…о Зензинове я могла бы написать такое (в политическом отношении), что волосы бы у вас встали дыбом. А если бы я написала все, что я знала о А<лександре> Ф<едоровиче> К<еренском>, то моя книга была бы в 24 часа бестселлером»[562]. Замечу попутно, что содержавшаяся в «Курсиве» даже неполная информация будет высоко оценена западными, а затем и российскими биографами Керенского. Один из них назовет Берберову «единственным значительным и неравнодушным летописцем его эмигрантской жизни» [Стронгин 2010: 346].

На протяжении нескольких месяцев между Берберовой и Филипповым шли интенсивные переговоры, и она продолжала досылать поправки и новые материалы. Но в середине февраля 1968 года Филиппов сообщил Берберовой, что с 1 января он уже не директор и даже не сотрудник «Международного литературного содружества» и потому о дальнейшей судьбе ее книги сказать ничего не может. На этом этапе Берберова выяснила, что в план издательства «Курсив» включен не был. Ей не оставалось ничего другого, как попросить Филиппова прислать рукопись обратно, говоря, что у нее есть другие возможности ее издать[563].

Трудно сказать, какие другие возможности Берберова имела в виду, но, даже если таковые были, дело с мертвой точки в то время не сдвинулось. Правда, работа над английским изданием книги как раз