Александр Кацура - Дуэль в истории России Страница 66

19 мая 1861 года Тургенев писал из Спасского Афанасию Фету:

«Fettie carissime, посылаю вам записку от Толстого, которому я сегодня же написал, чтобы он непременно приехал сюда в начале будущей недели, для того чтобы совокупными силами ударить на вас в вашей Степановке, пока еще поют соловьи и весна улыбается «светла, блаженно равнодушна». Надеюсь, что он услышит мой зов и прибудет сюда. Во всяком случае, ждите меня в конце будущей недели, а до тех пор будьте здоровы, не слишком волнуйтесь, памятуя слова Гёте: «Ohne Hast, Ohne Rast», и хоть одним глазом поглядывайте на вашу осиротелую Музу. Жене вашей мой поклон,

Афанасий Фет.

В это письмо была вложена записка от Л. Толстого:

«Обнимаю вас от души, любезный друг Афан. Афан., за ваше письмо и за вашу дружбу, и за то, что вы есть Фет. Ивана Сергеевича мне хочется видеть, а вас в десять раз больше. Так давно мы не видались, и так много с нами обоими случилось с тех пор… Особенное будет несчастье, ежели я не побываю у вас нынче летом, а когда, не знаю.

И вот, спустя неделю, 26 мая 1861 года Тургенев в своей коляске вместе с графом Толстым приехал к Фету в его Степановку, а на другое утро разыгралась бурная сцена между Тургеневым и Толстым. Вот как о происшедшем рассказывал сам хозяин Степановки:

«Утром, в наше обыкновенное время, то есть в 8 часов, гости вышли в столовую, в которой жена моя занимала верхний конец стола за самоваром, а я в ожидании кофея поместился на другом конце. Тургенев сел по правую руку хозяйки, а Толстой по левую. Зная важность, которую в это время Тургенев придавал воспитанию своей дочери, жена моя спросила его, доволен ли он своею английскою гувернанткой. Тургенев начал изливаться в похвалах гувернантке и, между прочим, рассказал, что гувернантка с английской пунктуальностью просила Тургенева определить сумму, которою дочь его может располагать для благотворительных целей. «Теперь, — сказал Тургенев, — англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности».

— И это вы считаете хорошим? — спросил Толстой.

— Конечно; это сближает благотворительницу с насущной нуждой.

Полина Тургенева-Брюэр, дочь писателя. 1870-е годы.

— А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену.

— Я вас прошу этого не говорить! — вскрикнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.

— Отчего же мне не говорить того, в чем я убежден, — отвечал Толстой.

Не успел я крикнуть Тургеневу: «перестаньте», как, бледный от злобы, он сказал:

— Так я вас заставлю молчать оскорблением… — С этим словом он вскочил из-за стола и, схватившись руками за голову, взволнованно зашагал в другую комнату. Через секунду он вернулся к нам и сказал, обращаясь к жене моей:

— Ради Бога, извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь. — С этим вместе он снова ушел».

Что произошло в следующие дни? Ближайший свидетель всего происшедшего, Афанасий Фет, и сам до конца не знал. Достоверно известно, что после ссоры оба писателя начали обмениваться письмами, в которых зашла речь о дуэли.

Толстой будто бы предложил Тургеневу стреляться на ружьях. Тургенев, охотник и прекрасный стрелок, был смущен. Часть переписки попала к Фету, сохранявшему дружеские отношения с тем и другим. Хозяин Степановки пытался сыграть роль примирителя-посредника, но она не очень ему удалась и даже привела к временному разрыву с Толстым.

Была ли сама дуэль? На этот вопрос не в состоянии был ответить и сам Фет.

Возможно, была, но осталась глухой тайной и Тургенева, и Толстого — к такому выводу пришел в конце XIX века исследователь описываемого эпизода, литератор из Тифлиса Евгений Богословский. «Главных писем, доведших дело до такого раздражительного конца, в руках у меня нет», — говорил впоследствии Фет.

Известно другое. Личные отношения Тургенева и Толстого были прерваны на долгих 17 лет, до 1878 года. «Издали я его очень люблю», — говорил Тургенев о Толстом, но встреч с ним избегал. «Наши созвездия решительно враждебно двигаются в эфире, — писал Тургенев в письме к Фету, — и поэтому нам лучше всего, как он сам предлагает, избегать свидания… Нам следует жить, как будто мы существуем на различных планетах или в различных столетиях…»

Дальнейшую судьбу отношений двух писателей возможно проследить по сохранившейся переписке. Ниже мы приведем отрывки из многочисленных писем Тургенева Фету, Анненскому, Полонскому, Суворину. Начнем с писем к Фету:

Париж, 8 ноября 1861 года.

«Кстати, «еще одно последнее сказанье» о несчастной истории с Толстым. Проезжая через Петербург, я узнал от верных людей (ох, уж эти мне верные люди!), что по Москве ходят списки с последнего письма Толстого ко мне (того письма, где он меня «презирает») — списки, будто бы распущенные самим Толстым. Это меня взбесило, и я послал ему отсюда вызов на время моего возвращения в Россию. Толстой отвечал мне, что это распространение списков — чистая выдумка, и тут же прислал мне письмо, в котором, повторив, что и как я его оскорбил, — просит у меня извинения и отказывается от вызова.

Разумеется, на этом дело и должно покончиться, и я только прошу вас сообщить ему (так как он пишет мне, что всякое новое обращение к нему от моего лица он сочтет за оскорбление), что я сам отказываюсь от всякого вызова и т. п. и надеюсь, что все это похоронено навек».

Париж, 5 марта 1862 года.

«Толстой написал Боткину, что он в Москве проигрался и взял у Каткова 1000 р. в задаток своего кавказского романа.

Дай-то Бог, чтобы хоть этаким путем он возвратился к своему настоящему делу. Его «Детство и Юность» появилось в английском переводе и, сколько слышно, нравится. Я попросил одного знакомого написать об этом статью для Revue des deux mondes. Знаться с народом необходимо, но истерически льнуть к нему, как беременная женщина, бессмысленно…»

Париж, 7 апреля 1863 года.

«…«Казаков» я читал и пришел от них в восторг (и Боткин тоже). Одно лицо Оленина портит общее великолепное впечатление. Для контраста цивилизации с первобытною, нетронутою природой не было никакой нужды снова выводить это возящееся с самим собою скучное и болезненное существо. Как это Толстой не сбросит с себя этот кошмар».

Петербург, 25 января 1864 года.