Маргарита Волина - Амплуа — первый любовник Страница 66

Менглет, еще Менглет

Я родилась не в мае, а в августе, но назвали меня все-таки Майей. Может быть, в этом заслуга моей бабушки по маминой линии — она была убежденной партийкой. Конечно, для нее и май и маевки — это святое. А может быть, сыграло роль и то, что по индийской мифологии Майя — богиня мечты и грез, а мои юные родители заканчивали ГИТИС и были полны надежд.

Одним словом, мое появление на свет было встречено всеми радостно. Меня привезли в дом политкаторжан, что в Большом Харитоньевском переулке, где жили папа, мама и мамины родители. В комнате были широченные, чуть ли не метровые, мраморные подоконники, и меня, новорожденную, положили в плетеную корзину и водрузили на подоконник. Я оказалась девочкой очень крикливой. У мамы не было молока, началась грудница, и я, голодная, кричала день и ночь. Этого ужаса моя партийная бабушка перенести не могла. Она готова была выкинуть меня вместе с корзиной. В итоге в трехмесячном возрасте родители отвезли меня в тихий, славный, любимый мной город Воронеж к бабушке Кате и дедушке Паше — папиным родителям. Они меня и воспитывали.

Расскажу немножко о них. Бабушка, Екатерина Михайловна, была дочерью генерала Охотина. Она родилась в Бессарабии, в Бендерах. Генерал Охотин прославился тем, что брал Шипку. В Болгарии на памятнике есть и его имя. В восемнадцать лет бабушка с четырьмя братьями и сестрой осталась без матери. Театр был ее мечтой, но с отцом-генералом и четырьмя детьми на руках это было немыслимо. Ей оставалось лишь обожание актеров. Она сдавала половину дома гастролерам. Я думаю, что делалось это даже не ради денег, просто бабушке очень хотелось общаться с этими необыкновенными людьми. У нее останавливались Комиссаржевская, Дуров, Поддубный, Шемякин и многие-многие известные артисты.

Папа рассказывал, что маленьким страшно боялся грозы. Раскаты грома и блеск молний наводили на него ужас. Он готов был залезть под стол, под кровать, если рядом не было близких людей, за кого можно было бы спрятаться, сжаться в комок и зажмуриться. Однажды загремел гром, и он забрался под диван, вдруг входит Иван Шемякин — такой двухметровый колосс ста шестидесяти килограммов веса — и говорит: «Жорик, мне срочно нужно послать телеграмму, сбегай на почту!» И папа, в одних трусах, под проливным дождем, под раскатами грома, трясясь от ужаса, побежал. После этого он совершенно перестал бояться грозы. Вот так, без всяких упреков Шемякину удалось перебороть детский страх. Надо сказать, что и папа тоже никогда никому не читал нравоучений.

Дедушку и бабушку в городе хорошо знали. Бабушку почему-то называли «мадам Менглет», хотя она, пусть и была генеральской дочерью, на «мадам» совсем не походила — была очень простой и доступной. У нее был замечательный характер — добрый, отзывчивый. Она всегда старалась чем-то помочь людям, и ей все платили любовью. Знаю, что в дни погромов она спасла в подвале еврейскую семью. Бабушка прекрасно готовила и была очень гостеприимной. У нас в доме постоянно кто-то жил. То появлялась какая-то дама в пенсне, то почти что членом семьи становилась другая женщина.

Бабушка Катя была очень темпераментным, взрывным человеком — могла накричать на кого-нибудь, правда, на меня она никогда не повышала голоса.

Для нее главным в жизни было благополучие семьи. Теперь, с возрастом, я стала ее прекрасно понимать. Мы с мужем за сорок пять лет совместной жизни почти не разлучались. В театре мы вместе, на гастролях — вместе. Я спокойна только тогда, когда он дома. Я поняла, что мое счастье в том, чтобы была счастлива моя семья. Для Екатерины Михайловны это тоже было важнее всего. Она страшно гордилась папой. Очень ценила и маму. В нашем доме никогда не было скандалов или конфликтов.

Дедушка, Павел Владимирович, был дворянином, но, конечно, об этом никто тогда и не заикался. Узнай кто — и поминай как звали. Работал он главным бухгалтером в управлении железной дороги. Почему-то у него был такой ритуал — обязательно каждый год он водил меня фотографироваться. Меня сажали в кресло, наклоняли головку на бочок, на ручке детские часики. И так из года в год. Стригли меня чуть ли не под бокс. Когда я слышала: «Георгий Павлович, какая у вас хорошенькая дочка» — я страшно удивлялась: у меня была совершенно дурацкая челка, торчащие уши, и я вовсе не казалась себе хорошенькой.

Папа с мамой бывали у нас наездами — приезжали к нам в гости с подарками. Почему-то мне запомнилось, как папа привез мне два почти одинаковых платьица — одно розовое, а второе фисташковое, но оба с оборочками, петушками, цветочками. Приезд родителей был для нас праздником. Для папы готовили волейбольную площадку, натягивали сетку. Там, где он появлялся, всегда начинались шутки, розыгрыши, воцарялась атмосфера легкая и праздничная. Он играл в футбол и волейбол, мы вместе ходили в гости и в театр, ели мороженое, которое он обожал, а в доме становилось шумно и весело.

Несмотря на то, что я была очень маленькой, у меня связаны ярчайшие ностальгические воспоминания с Воронежем.

У нас было три собаки и кошка Пушок. Овчарка Чарли и дог Раджа жили вместе с нами в доме, а дворняжка Джимка — под верандой. Дога взяли совсем крошечным щенком, у него еще лапки расползались, он не мог стоять.

Жили мы в кирпичном доме рядом с Покровским собором. Там был дом архиерея, настоятеля церкви, и несколько жилых домов, в том числе и наш. Моим детским другом был племянник архиерея, и я частенько заходила к нему домой. С этим собором нашу семью связывало многое. Папа в детстве там прислуживал. Меня там крестили няня и бабушка.

Позже собор превратили в антирелигиозный музей. По утрам в нем показывали фильмы для детей. Мы ходили смотреть то «Царевну-лягушку», то «Кощея Бессмертного».

Жили мы вместе с бабушкой, дедушкой и их сыном Женей — младшим папиным братом. Женя меня развлекал — запрягал собак в санки и катал вместе с подружкой вокруг рынка по площади. Собаки мчались изо всех сил, поражая прохожих.

Храм стоял на возвышении, все улицы шли к реке Воронеж. Гора называлась Вяхиревской и была довольно крутой, с нее Женька частенько запускал нас на санках. Санки неслись, у нас захватывало дух, и мы были совершенно счастливы. Сейчас, правда, эта гора уже вовсе не кажется мне такой крутой, но тогда…

После войны город был весь в руинах, но наш дом уцелел. Позже его снесли, и на его месте — просто мистика какая-то! — построили драматический театр. И там, где была наша дверь, теперь служебный вход. Я приезжала в Воронеж каждое лето до 1952 года. Привозила сюда и своих детей. Потом приехала уже в 1958 году после фильма «Дело было в Пенькове». Я так же, как и папа, очень люблю этот город.