Яков Гордин - Николай I без ретуши Страница 66

– Я не думал об этом. Все, что я тогда делал, слишком затем расхвалили.

Но государь не сказал мне, что, вернувшись к своей жене, он нашел ее пораженной нервной болезнью – конвульсиями головы, от которой она затем уж никогда не могла оправиться. Эти конвульсии едва заметны и даже совсем исчезают в те дни, когда государыня спокойна и хорошо себя чувствует. Но когда она страдает морально или физически, болезнь возобновляется с новой силой. Эта благородная женщина должна была испытывать сильнейший страх, пока ее супруг так мужественно подставлял себя под удары убийц.

Увидев его невредимым, она без слов бросилась в его объятия, но государь, успокоив ее, в свою очередь почувствовал себя ослабевшим. На мгновение став простым смертным, царь, упав на грудь одного из преданнейших своих слуг, присутствовавшего при этой сцене, воскликнул: «Какое начало царствования!»

Важно понимать, что восприятие Николая I большинством европейцев – особенно в высших кругах – существенно отличалось от его восприятия в России. Каждый выезд в Европу оборачивался для Николая очередным триумфом.

Из воспоминаний актера и военного писателя Луи Шнейдера

Я увидел императора – было время в Пруссии, когда под словом «император» разумелся не кто иной, как император всероссийский, – в первый раз в 1833 году. В Шведте, куда придворная берлинская сцена отправила контингент артистов, дабы давать представления во время происходившего там свидания короля Фридриха Вильгельма III с императором… Я случайно находился перед Шведтским замком, когда прибыл император, после долгого томительного ожидания, но увидел я только человека весьма высокого роста, выскакивающего из экипажа с такою поспешностию, что он даже не дождался, пока отворят дверцы, а просто перескочил через них. Два линейных казака в их в высшей степени живописном одеянии представляли мне почти более интереса, чем император, которого я еще не знал. Лишь вечером, во время спектакля, увидел я его, сквозь занавесь, при входе в небольшую комнату, посреди которой возвышалась импровизированная сцена. Кто видел императора Николая, согласится со мною, когда я назову его красивейшим из мужчин, какого только можно себе представить. Его необычайный рост, пропорциональность его членов, благородная осанка, внушающий почтение взор, привычка повелевать – все это соединилось в нем в один образ совершеннейшей мужественной красоты. Я, по крайней мере, никогда не видел более прекрасного мужчины. Его обхождение с царственным тестем (Фридрихом Вильгельмом III. – Я. Г.) отличалось такою вежливостью, даже сыновьим почтением, что нужно было видеть это своими глазами, чтобы составить себе ясное понятие о том. На нем был мундир его прусского кирасирского полка, на короле же – мундир полка русского гренадерского его имени. В качестве гостя короля император не обращал внимания на актеров и не появлялся подобно королю на сцене, но во время антрактов беседовал с присутствующими придворными дамами. Ко мне обратился он с речью самым куриозным образом, и, когда это случилось, или, правильнее, ввиду того как это случилось, я в самом деле и не подозревал, что со временем буду ближе стоять к императору. Под впечатлением, произведенным на меня его личностью, я старался воспользоваться каждым случаем, чтобы во время антрактов взглянуть сквозь занавесь на место, которое было отведено зрителям. Так как это делали и другие, то я выискал себе в стороне, позади передней кулисы место, откуда я легко мог раздвинуть занавесь и смотреть через образовавшееся отверстие. При необыкновенной тесноте в зале император стоял со стаканом мороженого в руке на расстоянии не более двух футов от моей обсерватории, и я мог его видеть так близко, как только было возможно. Я в точности вспоминаю о двойном ряде его зубов блестящей белизны, когда он, разговаривая, смеялся. Вдруг он устремил свои проницательные глаза на место, откуда я смотрел, и сказал, подражая в шутку берлинскому говору, который он только что слышал в совершенстве из уст актера Бекмана: «Отсюда выглядывает нос!» С быстротою молнии откинулся я назад и, конечно, думал, что император узнал и обладателя этого носа, того самого человека, которому суждено было впоследствии написать его военную биографию и быть почтену его доверием.

В 1844 году Николай Павлович посетил Англию.

Маршрут его пролегал через Пруссию.

Из книги Сергея Сергеевича Татищева «Николай I и иностранные дворы»

Государь прибыл в Берлин в Троицын день, 14 [26] мая поутру, и остановился в доме русского посольства. В посольской церкви шла обедня и читались молитвы с коленопреклонением. Император остался у входа, и, сделав знак, чтоб никто не вставал, опустился на колени…

К обеду в Шарлотенбурге в честь русского императора были приглашены лица его свиты… За столом шел разговор между королем и учеными его собеседниками о произведениях древней греческой словесности, между прочим об «Евменидах» Еврипида. Государь не принимал в нем участия и только спросил: «Что такое Евмениды?» Король отвечал ему в шуточном тоне: «Это превосходительства, получившие чистую отставку и казенную квартиру за городом и т. д.». Государь, рассеянно выслушав это объяснение, продолжил свою беседу с присутствующими генералами о военных предметах. Несмотря на такое равнодушие его к классической древности, он произвел на Бунзена (прусский посол при английском дворе. – Я. Г.) сильное впечатление. «В каждом вершке виден в нем император», – писал о нем прусский дипломат своей жене. […]

Высадясь на берег в Вульвиче, в 10 часов вечера, государь ровно в полночь прибыл в Лондон. Он не пожелал воспользоваться гостеприимством двора и прямо проехал в Asburnham House, где помещалось русское посольство. Оттуда он написал принцу Альберту собственноручное письмо, в котором выражал желание свое как можно скорее иметь свидание с королевой… В Виндзорском замке император Николай провел целых четыре дня. Красота и великолепие этого древнего жилища английских королей произвели на него приятное впечатление. «Оно достойно вас, государыня», – любезно заметил он королеве… Поутру происходили смотры, прогулки, охоты. Вечером многочисленное общество собиралось к обеду, происходившему в большой Ватерлооской зале замка. На последние два обеда гости были приглашены в мундирах по желанию государя, признавшегося королеве, что ему неловко во фраке, к которому он не привык. С военным же мундиром, прибавил он, он до того сроднился, что расставаться с ним ему так же неприятно, «как если бы с него сдирали кожу». И в Виндзоре он не расставался со своими спартанскими привычками. По свидетельству биографа принца Альберта, первым делом его слуг было по входе в его спальню послать на конюшню за несколькими снопами чистой соломы, чтобы набить его холщовый мешок, составляющий матрас походной кровати, на которой он постоянно ночевал.