Рольф Байер - Царица Савская Страница 66

«Синтезированный» вамп — это определение наилучшим образом характеризует царицу. В конечном итоге она синтезирована во многих отношениях, т. к. разом собирает в себе все известные черты. Но, с другой стороны, не следует забывать, что эти черты утрируются в потоке разыгравшейся фантазии. Какой бы нереальной ни казалась царица Савская, к отшельнику она подходит так близко, как никакой другой искуситель. «Она дергает его за бороду, тянет за рукава, берет в свои ладони его лицо, требовательно поднимает руки». Она хочет стать для него всем, дать ему все земные сокровища. Среди них есть и стеклянный дворец, о котором мы уже знаем. Но все это не действует, поэтому ей ничего не остается другого, кроме как предложить себя, но странным, неестественным образом. Пусть Антоний смотрит ей в глаза, чтобы она стала такой, как он хочет, скорее плодом его воображения, чем живым существом.

«Возжелай всех, кого ты когда-либо встречал, от поющей уличной девки под фонарем до патрицианки, бросающей розы из своих носилок, возжелай все формы, все образы! Я — не женщина, я — мир. Стоит только упасть моим одеждам, и ты обнаружишь тайны моего тела».

Но Антоний не сдается, и царица улетучивается «с судорожными, прерывистыми рыданиями, которые звучат, как вздох или язвительный смех…»

А как же иначе: женщина, которая является миром, теряет себя как личность. Возлюбленная, желающая стать для возлюбленного всем, растворяется, превращаясь в ничто. Царица Савская, химера, которая хочет быть настоящей, может только уничтожить себя.

Противоречивый, реально-нереальный характер, который увидел зачарованный Антоний, нашел конгениального художника-иллюстратора. В 1888 г. Одилон Редон создал одну из своих самых зловещих литографий. Тонко очерченное лицо, обрамленное мастерски выписанными локонами, бездонные темные глаза — вот какой для него была царица Савская. Но рядом с ней спускается жуткое чудовище, демоническая птица с человеческим лицом, страшная и трудно определимая на вид — это то, во что превратился так хорошо нам знакомый удод Худ-худ. У Флобера царица подзывает его пронзительным свистом как «гонца своего сердца». Теперь он здесь, в полете, готовый опуститься на царицу. Вряд ли более таинственно был изображен загадочный контраст жуткого уродства и изящнейшего облика: глубокий символ необузданной фантазии, материальное воплощение которой было столь же притягательным, сколь и отталкивающим.

Эта крайне «черная» романтизация царицы Савской требовала прямо противоположного образа. Совсем иная царица встречает нас у французского поэта Жерара де Нерва ля. Как и Флобер, он многое почерпнул из популярного тогда справочника ученого Эрбло «Восточная библиотека». К тому же сам Нерваль владел древнееврейским и арабским языками, занимался тайнами Каббалы и совершил много научных путешествий на Восток.

Во 2-м томе его «Путешествия на Восток» есть «История царицы Востока», она содержит богатейший фактический материал и размышления, которые были результатом его религиозных и фольклорных исследований. Но автор приводит и совершенно новую легенду, в которой царица Савская кокетливо ставит Соломона на место.

Как и на персидских миниатюрах, они восседают рядом, облаченные в роскошные одежды и показывающие друг другу свои богатства. Но царь кажется безжизненным, как каменная статуя, с лицом, похожим на маску из слоновой кости. Рядом с ним — «белая дочь Востока», закутанная в легкий прозрачный газ. «Вы — великий поэт», — восклицает царица, намекая на написанную Соломоном «Песнь Песней», но при этом отчитывает польщенного царя перед собравшимся обществом.

Она называет его повелителем рабов, бичует его женоненавистническую жестокость: ведь Соломон прогнал свою воспетую возлюбленную Суламифь. Царица не прощает ему того, что он осмелился сказать: «Женщина горше, чем смерть!» И очаровательным образом напоминает ему о его морщинах, обвиняет в мстительной старческой непримиримости. Все это она делает с сияющей улыбкой и уничтожающим кокетством. Так, царь посрамлен женщиной, «газельи глаза» которой рассказчик не преминул упомянуть. Умудренность Соломона всего лишь возрастная, его мудрость носит черты ограниченности и узости.

Но это еще не самое худшее: пожилому царю выпала судьба отвергнутого любовника. В лице архитектора храма Адонирама у него появляется соперник, по-фаустовски раздвоенный, но по-прометеевски созидающий образ творца, во многом прообраз самого Нерваля. И вот они однажды встречаются: мятущийся, не знающий покоя художник и царица. Оба открывают друг друга, и обнаруживается тайное родство: оба кочевые посланцы пустыни, оба находятся в противоречии с самодовольными и сытыми современниками. Оба происходят от потаенной сущности огня, ищут свое место в будущем и не находят его в настоящем. Нерваль это искусно аранжировал, ведь он возводит происхождение обоих к братоубийце Каину. Поэтому оба принадлежат к отвергнутому, преследуемому каинову роду, к роду строителей городов и золотых дел мастеров, певцов и ясновидящих, как это сказано еще в Библии. Счастья это не приносит, спокойной любви им не суждено. Адонирам становится жертвой инспирированной старческой злобой интриги, его убивают, и царица сразу же после этого возвращается в пустынные дали.

Но и Соломон не стал счастливым. Ножки трона начинает неумолимо подтачивать «цирон», насекомое, которое обычно живет в навозной куче. Однажды трон рухнет, а вместе с ним и власть Соломона. Трон и великолепие царя стоят на «дражащих ногах»! Это место Нерва ль явно отыскал в исламской легенде о царице Савской. Разве однажды царица не показала жемчужины, которую нужно было просверлить? А разве Соломон не принес жука, который это сделал и протянул сквозь просверленную жемчужину крученую нить? У Нерваля жук превратился в навозное насекомое, которое подготовит конец царской власти Соломона. Итак, Адонирам убит, Соломон унижен, его власти грозит конец, царица Савская исчезла в просторах пустыни! Было ли это последним словом Нерваля?

Отнюдь! Если царица столь явно отвергла царя, то поэт должен еще теснее с ней соединиться! И произошло это ошеломляющим образом! Еще в 1841 г. Нерваль был помещен в парижскую лечебницу для душевнобольных, с 1850 г. его состояние все сильнее ухудшалось. Но душевное расстройство сочеталось с ясностью ума. Когда «произошло слияние грез с реальной действительностью», отягощая его все новыми лицами, когда безостановочно происходил распад личности, его память, остроумие и удивительное красноречие сконцентрировались на одолевавших его видениях. Он зафиксировал то, что должно было его уничтожить: он написал хронику деградации, в котором смешались вымысел и правда. Его новелла «Аврелия», последнее произведение Нерваля перед тем, как он повесился в темном парижском переулке, рисует нам историю этой жизни.