Ольга Елисеева - Екатерина Дашкова Страница 67

И в живописи, и в тексте доминировала мать — субъект, преобразующий отпрысков силой своего авторитета. Следов обратной связи нет. А это возможно лишь в одном случае — княгиня была отделена от повседневных забот о малышах. Она писала: «Подобно тому, как я была гувернанткой и сиделкой моих детей, я хотела быть и хорошей управительницей их имений». Но дело в том, что как раз «гувернанткой» Дашкова не являлась. В воспоминаниях она предпочла не говорить, что ее подруга Пелагея Каменская исполняла должность гувернантки. Позднее княгиня не назвала имен гувернеров сына, только уточнила, что один из них был пьяницей, а другой «непристойного поведения».

В мае 1771 года в Страсбурге Дашкова рассказала кузену Иллариону Ивановичу Воронцову о смене наставников своего сына. По ее словам, Павел до сих пор находился «в дурных руках», его гувернер господин Маригьян «не только сам не учит его ничему, но и других мастеров не нанимает». Было бы естественно забрать юного князя из «дурных рук». Но нет, Екатерина Романовна нашла другого наставника{532}. Новым педагогом стал выпускник юридического факультета Страсбургского университета Жан Фредерик Эрман. С ним отношения тоже не сложились. В 1778 году, после шести лет службы, Дашкова указала гувернеру на дверь незадолго до окончания контракта{533}. Что, кстати, позволяло недоплатить жалованье.

В мемуарах гувернеры отсутствуют. Это уже известный метод минимализации, при котором автор воспоминаний стягивает к себе функции других лиц, чтобы рельефнее выделить свою фигуру. Но текст не всегда позволяет согласиться с этой уловкой. Так, «Записки» Дашковой не содержат характерных речевых штампов, свидетельствующих об исполнении мелочных материнских «должностей». Княгиня почти не допускает повторов, описаний, цветовой гаммы. Эти частые и порой докучные элементы дамской прозы возникают как отражение воспитательных функций{534} — женщина вынуждена многократно характеризовать ребенку то, что видит, описывать мир, несколько раз говорить одно и то же.

Ничего этого в речи нашей героини нет. Зато есть много наставлений. Ведь наказание и нравоучение применяются с одной и той же целью — исправить дурные наклонности. Только к первому прибегают уже после совершения «преступления», а ко второму — заранее. Дети воспринимают поучение как форму порицания за еще несовершенный промах{535}. Чувство вины — один из действенных способов подчинения, что отражено в «Словаре»: «Преступников нарочно казнят всенародно, чтобы народ казнился сим примером»; «Каждый гражданин повинен защищать свое Отечество»; «Нравы от худых примеров удобно портятся»{536}. Гипотетический «молодой человек» должен казниться и чувствовать себя повинным, оттого что его нравы могут испортиться. В таких условиях грядущий бунт становился неизбежен.

«Льстить народу»

Дашкова писала, что причиной ее отъезда за границу было желание дать отпрыскам достойное образование: «Я предприняла свое путешествие… с целью осмотреть разные города и остановиться на том из них, где я могла бы воспитывать детей, зная, что лесть челяди, баловство родных и отсутствие в России образованных людей не позволят мне дать моим детям дома хорошее воспитание»{537}.

Очень патриотично! «Вперить в сердце любовь к Отечеству» и увезти как можно дальше. Поскольку неприглядные картины родной реальности «удобно портят» нравы. Анастасии было девять, Павлу — шесть, и они хорошо помнили дом. Но эти воспоминания не заключали в себе ни бабушкиных пирожков, ни снежных горок — излюбленной российской «разлюли малины», которая примиряет с родиной и позволяет русскому догадываться, что он не всегда «повинен» перед Отечеством. Что есть где-то счастливый край теплых банных объятий, ночных сказок и преднамеренного баловства. Сама Екатерина Романовна лишилась этого в четыре года. Теперь она повторяла поступок отца. Детство для маленьких Дашковых кончилось.

«В 1768 г. я тщетно просила разрешения поехать за границу, — писала наша героиня. — …Мои письма оставались без ответа». Значительную часть 1767 года двор провел в Москве. Если отношения с императрицей были такими, как путешественница рассказала Дидро: «…княгиня с полной свободой навещает Екатерину, когда ей угодно, садится, разговаривает и уходит без всякой церемонии»{538}, — можно было побеседовать заранее, тет-а-тет. Однако Дашкова вынуждена была обращаться с официальными прошениями. Значит, дистанция — и весьма заметная — существовала. Подруги изредка встречались. Например, 18 апреля, на свадьбе Петра Ивановича Панина и фрейлины Марии Романовны Вейдель{539}. И, конечно, такие встречи были обставлены «всякой церемонией».

30 июля 1767 года в Первопрестольной открылась работа Уложенной комиссии, которая, по мысли императрицы, должна была создать для России новый свод законов, прежний — Уложение царя Алексея Михайловича 1649 года — устарел. Созыв комиссии стал грандиозным действом, в ее работе принимали участие 460 депутатов, представлявшие разные сословия (кроме крепостных крестьян и духовенства[27]) и съехавшиеся из отдаленных уголков страны. Екатерина II написала для них «Наказ», полный раскавыченных цитат из просветительских трудов, и предавала огромное значение собранному в ходе заседаний материалу. Позднее он лег в основу ее законодательной деятельности, хотя во время работы самой комиссии депутаты не смогли прийти к единому мнению по большинству вопросов и составить нечто вроде «Общественного договора».

Все эти яркие события как будто обошли Дашкову стороной. В «Записках» нет ни слова о комиссии, хотя Екатерина Романовна живо интересовалась заседаниями, а ее отец стал депутатом. Уложенный «карнавал» — одно из самых красноречивых умолчаний в мемуарах княгини. Смыслообразующий элемент текста. Пролог к первому путешествию. Только поняв, почему сведения о законодательных инициативах императрицы опущены, можно правильно оценить и время отъезда, и характер поведения Дашковой за границей.

В Париже княгиню буквально вынуждали говорить о последних русских новостях, давать оценки, в том числе немилосердно требовали мнения о «новых законах и учреждениях» августейшей подруги. Что могла сказать женщина, уже несколько лет удаленная от политики? Тем не менее отвечать приходилось. И Дидро кое-что выведал.

Он рассказал со слов княгини: «Когда Екатерина задумала издать свод законов, она спросила совета у Дашковой, которая заметила: “Вы никогда не увидите окончания его… но и попытка великое дело; самый проект составит эпоху”». Приведенные фразы более всего напоминают отрывок светской беседы. Государыня задала вопрос, чтобы не допускать неловкой паузы. И услышала ответ, отлакированный глянцем комплимента: «В другое время я бы сказала Вам причину» — своего рода крючок, закинутый в разговоре: если вы хотите знать мое мнение, пригласите для личной встречи.