Пирлинг - Дмитрий Самозванец Страница 67

Религиозной церемонии также предшествовали речи. Первым произнес свое слово кардинал Мацейовский. Здесь было всего понемногу: и теологии брака, и практической морали, и московских воспоминаний, и похвал в адрес московского царя. Кардинал не колебался так величать Дмитрия в присутствии короля; тут же он напомнил о тех благодеяниях, которыми осыпала «царевича» Польша. После этого пропели Veni Greater. Все пали на колени, кроме протестантки, принцессы Анны, и представителя царя.

После пения гимна опять начал говорить кардинал. Он комментировал тот самый текст св. Писания, который проповедники постоянно приводят молодым супругам: «Слыши, дщи и виждь, преклони ухо, забуди дом отца твоего».

К этому тексту кардинал подобрал в Ветхом завете самые лестные сопоставления. Дмитрий, этот новый Авраам, отправил на поиски Ревекки своего верного слугу Афанасия Власьева…

Если московский дьяк был удивлен, видя себя в таком блестящем обществе, то, в свою очередь, и он изумил окружающих своими речами и манерами. На громогласный вопрос, не дал ли царь своего слова другой женщине, он ответил, не сморгнув: «А откуда я знаю?» Побуждаемый со всех сторон Власьев, наконец, согласился дать такой уклончивый ответ: «Коли б кому обещал, так меня бы сюда не слал». Когда менялись обручальными кольцами, Власьев опустил перстень Дмитрия в ларец, не коснувшись его даже кончиком пальцев. Ни разу он не предложил своей руки Марине, предварительно не обернув ее раболепно платком. По поводу обмена взаимных обещаний завязалась борьба. Власьев отказался от посредничества кардинала. «Панне Марине говорить буду я, а не ваша милость», — упрямо твердил он. Лишь с большим трудом удалось добиться от него ответа на вопросы кардинала. Наконец, договор был заключен и закреплен клятвой. Тогда все присутствующие русские земно поклонились своей новой царице. После этого некий польский дворянин Липинский вскочил на коня и отправился в Москву в качестве курьера: он вез Дмитрию весть о совершении обряда обручения и о союзе с Польшей.

Затем последовал пир, который был устроен с большим великолепием. Он происходил под звуки оркестра в сорок музыкантов. На первом месте, за почетным столом, сидел король, имея по правую руку Марину и Власьева, по левую — принцессу Анну и Владислава. Против короля сидели кардинал Мацейовский и нунций Рангони. Сервировка блистала золотом и серебром; прислуживали за столом высшие сановники. Власьев остался верен себе до конца. Пришлось употребить силу, чтобы принудить его сесть рядом с его государыней, а так как Марина была чересчур взволнованна, чтобы есть, то и он не брал в рот ничего, кроме хлеба с солью, несмотря на неоднократные настояния короля.

Гвоздем праздника были царские подарки, присланные Дмитрием своей невесте. Их вид ослепил присутствующих. Какой блеск драгоценных камней, какая игра красок! Никогда ни одна польская королева не видела таких великолепных и богатых свадебных подношений. Здесь были драгоценные ткани, малиновые венецианские кружева, атлас всех оттенков, золотая и серебряная парча, украшения из рубинов и изумруда, сапфировый крест, пеликаны из топаза, фантастические Нептуны и Дианы; тут же были жемчужный корабль, плывущий по серебряным волнам, золотой вол, утроба которого была полна алмазами, и чудо из чудес — золоченый слон, несущий на своей спине художественно сделанные часы; они наигрывали арии, подражая флейтам и трубам, и приводили в движение фигуры людей, изображавших разнообразные сцены.

Олесницкий благодарил жениха от лица Марины. По излюбленному обычаю поляков, прежде чем встать из-за стола, было провозглашено множество тостов. Король, стоя, с непокрытой головой, первый выпил за здоровье молодой царицы. После него подняли кубки остальные участники пира: согласно требованию этикета каждый отвесил царице более или менее низкий поклон. Власьев превзошел наиболее почтительных. Каждый раз, как произносилось имя Дмитрия, он падал ниц.

После этого более живая и задорная музыка подала сигнал к танцам, в исполнение которых поляки вносят столько искусства и грации. Царицей и здесь, конечно, была Марина. Король открыл с ней бал; последний тур она сделала с отцом; ее окружали сенаторы, присутствующие восхищались ею, а может быть, и завидовали ей тайно. В конце вечера воевода сандомирский с дочерью склонились у ног короля. Настал торжественный час прощания.

Что должен был сказать Сигизмунд бедному ребенку, не знавшему еще городской суеты и придворных интриг? Ведь так неожиданно выбрасывали Марину в бурное море жизни! Король был настроен скептически; с другой стороны, представления его о Москве вполне определились. И в данном случае Сигизмунд оказался на уровне своего благочестия и обычной своей политики.

Не переходя границ должной почтительности по отношению к царице, он напомнил Марине те обязанности, которые отныне она должна выполнять. Ей предстоит в далекой стране распространять славу Господа Бога, хранить нерушимо любовь к родной земле, стоять на страже дружбы двух народов и обещаний, данных Польше. Ей придется поддерживать в супруге чувство признательности к королю. А затем пусть будет она счастлива в чужой стране; пусть передаст она свои заветы детям, и да хранит ее небо!

Отеческим жестом король благословил девушку, обнявшую в слезах его колени. Марина хотела ответить королю, но рыдания заглушали ее голос. Кардинал Мацейовский пришел ей на помощь. Чувства ее были так понятны! В этот момент гордая и свободная полячка приносила в жертву самое дорогое, самое прекрасное в жизни: она покидала любимую родину, семью, друзей, родные поля. Неужели этим сердечным сокрушением не заслужит она хотя бы крупицы счастья? Неужели рок бесповоротно предназначил ей поразить весь мир тяжестью своих бедствий?

После этого Марина, предшествуемая принцессой Анной, удалилась к своей матери, которая была больна и не присутствовала на торжестве. Затем отбыли и царственные гости.

Власьев уехал ночью. За исключением странных ответов и раболепных манер, его поведение во всех отношениях было корректно и прилично. Злые языки утверждали, что кое-кто из его свиты нетвердо держался на ногах. Однако, возможно, что в этот день у самих поляков двоилось в глазах. Среди приглашенных царило большое оживление. Танцы продолжались до двух часов ночи. После Марины героем дня был отсутствующий Дмитрий.

Отныне эти два имени были неразделимы. Они вызывали одинаковые симпатии и будили однородные надежды. Не слышалось больше резких речей, какие раздавались в сейме; с подозрениями и мрачными предсказаниями было покончено. В свадебных гимнах звучал только энтузиазм. Поэты старались затмить ораторов. Они толпились вокруг представителей семьи Мнишеков; угодливость превосходила таланты. Гроховский, Юрковский, Жабчик, настроив свои лиры, воспевали дружбу двух народов, блеск заключаемого брака, прощание Марины с ее дорогой Полыней… Казалось, все сердца бились в унисон… Вавель братался с Кремлем; наставал золотой век славянского единения.