Станислав Ваупшасов - На тревожных перекрестках - Записки чекиста Страница 67

Приказ хунты об аресте и расстреле нас коменданту Аликанте был передан устно, по телефону или по радио. Письменного распоряжения на этот счет у него не было, а обстановка в Мадриде в те дни складывалась не в пользу Касадо. Он сидел в подвалах министерства финансов, со всех сторон окруженный частями, оставшимися верными республике. Вот почему комендант Аликанте побоялся взять на себя ответственность за судьбу советских людей и привести в исполнение приказ главного ренегата.

Разрешение на вылет мы получили, по всей вероятности, так. Когда мы с Шумиловым добились встречи с комендантом, он сообщил нам, что относительно нас послал запрос в Мадрид. Надо полагать, что запрос не попал к вожаку измены. Получил телеграмму какой-нибудь второстепенный чиновник хунты, который ничего не знал о приговоре, вынесенном нам Касадо. Вот он и ответил впопыхах: "Разрешить русским вылет с соблюдением всех формальностей".

Задержись он с ответом денька на два, и все могло обернуться для нас иначе. 12 марта Касадо с помощью частей 4-го анархистского корпуса восстановил свою власть в Мадриде.

Я понимал, что переводчицу нельзя оставлять в руках предателей республики, поэтому предварительно поехал в госпиталь и, несмотря на то, что до выздоровления ей было еще далеко, привез к нашим товарищам. Она была очень рада вновь очутиться среди своих.

На аэродром нас вез начальник местной полиции, который, видимо, втайне сочувствовал нам, но скрывал это от окружающих, опасаясь попасть в немилость к мятежникам. Сидя за рулем автомашины, он заводил с нами разговор на разные отвлеченные темы и между прочим спросил:

- Какое впечатление осталось у вас от Испании?

Я ответил:

- Испания - прекрасная страна. А испанцы - трудолюбивый, мужественный, замечательный народ.

- Но ведь Народный фронт не смог удержать республику... И с вами поступили не очень-то хорошо... Что же вы теперь станете думать об испанцах?

- Правительства меняются,- сказал я,- а народ остается. Так что будем надеяться на лучшее будущее испанцев.

Не знаю, как отреагировал на мои слова собеседник, потому что в этот момент мы подъехали к аэродрому.

Начальник аэропорта, француз, принял нас радушно, угостил ужином, но его заместитель, испанский фашист, не скрывал своей враждебности и даже обронил за столом такую угрожающую реплику:

- Жаль, что у нас в меню нет рыбы! Но кое-кто завтра еще успеет закусить свежей рыбкой.

Его намек был более чем прозрачен: в полете над Средиземным морем нас могли поджидать всякие сюрпризы здешних ренегатов. Поэтому я предупредил французских летчиков, чтобы те не отходили от самолета и внимательно наблюдали за его техническим обслуживанием.

А наглому изменнику я сказал:

- Нехорошо злорадствовать над людьми, очутившимися в критической ситуации. Вы же еще молоды, впереди жизнь, в которой всякое может произойти. Не пришлось бы вам самому угодить в беду, тогда бы вы припомнили этот ужин и свою неудачную шутку.

В ответ он злобно промычал что-то и криво усмехнулся.

До вылета нас охраняли карабинеры (испанская пограничная стража), которые по отношению к нам тоже были настроены враждебно. Мне удалось уловить такие реплики из их разговоров:

- Незачем их отпускать...

- Давайте покончим с ними...

- Каждому пулю в лоб - и все дела!

Ночь мы провели в неисправном автобусе без колес в кольце вооруженных карабинеров. О сне не могло быть и речи. С огромным нетерпением дожидались рассвета. Он наступал очень медленно, словно хотел продлить наши переживания. Но вот небосклон стал светлеть, и мы услыхали сердитые возгласы охранников:

- Чего спите! Торопитесь! Улетайте, пока не поздно!

В кабину морской авиетки втиснулись Шумилов, я и переводчик. Загудел на полных оборотах мотор, но через несколько минут авиетка из серебристой стала желтой: маслобак отвалился и масло облило капот и фюзеляж. Пилот побледнел и выключил мотор. Не надо было быть авиационным специалистом, чтобы сообразить, что кто-то умышленно подпилил маслобак. Я сразу вспомнил наглую ухмылку фашистского молодчика. Вот сюрприз, преподнесенный предателями. Однако они в злобе своей перестарались и подпилили бак чересчур сильно. Отвались он над морем, отведали бы мы свежей рыбки...

Шумилов и я стали возле авиетки и не подпускали к ней никого из карабинеров и наземных специалистов аэропорта. А французский летчик под нашей охраной устранял неисправность. Неподалеку в шезлонге сидел начальник полиции и, обхватив руками голову, сочувственно наблюдал за происходящим.

Но он был бессилен чем-либо помочь нам и только глубоко переживал наши злоключения. В его крупных коричневых глазах отражалась боль.

И вот мы в воздухе. Курс на Оран. Мотор работает нормально. Взгляды товарищей светятся радостью. Лицо летчика спокойно. Кажется, вырвались!

Высадив нас в Оране, французы уже на трех самолетах снова полетели в Аликанте, и к вечеру 12 марта вся остальная часть нашей группы благополучно присоединилась к нам. Мы сердечно поблагодарили пилотов за братскую помощь и стали собираться в Марсель, чтобы продолжить через Францию путь в Советский Союз. Однако комиссар полиции французской Африки обескуражил нас таким заявлением:

- Разрешения на ваш выезд нет, и потому я вас выпустить не могу.

Новое препятствие! Ссылки на то, что прежние группы наших товарищей свободно вылетели из Орана, не помогли. Комиссар, по его словам, руководствовался имеющимся у него приказом держать нас под домашним арестом впредь до особого распоряжения.

Советское посольство в Париже регулярно присылало нам деньги, и мы могли существовать вполне безбедно. Жилище нам предоставили в лучшем отеле города. Питались мы весьма сносно в ресторане при гостинице и терпеливо ждали решения нашей судьбы. В местной буржуазной газетенке появилась провокационная заметка о том, что прибыли советские инженеры, которые заинтересовались Африкой с разведывательными целями. Мы посмеялись над беспардонной ложью убогих писак, и нам очень захотелось прочитать правду о текущих событиях. Кто-то из нашей группы обнаружил, что в Оране продаются советские газеты. С какой же радостью мы набросились на них! Они скрасили наше долгое вынужденное безделье на африканском берегу.

В один из томительных дней домашнего ареста меня вызвала по телефону междугородная станция.

- Алло! Мсье Альфред? С вами будет говорить Франция.

Хорошо, думаю, наверное, из посольства звонят, есть приятные новости. А в трубке раздается родной голос:

- Алло, Альфред, Альфредушка!

- Ты, что ли, Павел?

- Ага, я. Из концлагеря звоню, арестовали меня во Франции.