Аркадий Малер - Константин Великий Страница 67

В итоге в Карфагенской епархии произошел переворот, организованный нумидийскими епископами, поставившими новым епископом лидера радикалов Майорина, а после него другого лидера Доната, успевшего до этого возглавить совет по низложению Цецилиана. По учению Доната святость Церкви определяется личной святостью ее священнослужителей, которые в случае определенных прегрешений теряют дары Святого Духа и все их таинства становятся недействительными. Донатистская этика предъявляла к клирикам сверхъестественные требования и поэтому была очень популярна среди простого народа. Любой прихожанин мог позволить себе ослушаться епископа или пресвитера и вообще перестать участвовать в его богослужениях, если бы заметил за ним какие-либо недостатки. Следовательно, максималистская позиция Доната на практике приводила к обратным результатам: прихожане либо вообще переставали жить жизнью Церкви, либо подменяли Христа каким-то донатистским авторитетом и причащались только в его храме. Но самая главная ошибка донатизма заключалась в том, что это учение ставило силу Святого Духа в абсолютную зависимость от греховной воли человека и тем самым оно обессмысливало существование Церкви как богоуста-новленной реальности, которую не могут одолеть даже врата адовы (Мф. 16:18), а не то что чьи-то частные пороки. Если бы у какого-либо епископа потеряли свою силу апостольское преемство или евхаристия, как только бы он впал какой-нибудь грех, то само существование Церкви уже в первом поколении было бы невозможно и ее установление Христом и Святым Духом было бы бессмысленно. Донатисты же фактически объявили единственно истинной Церковью только самих себя, отказывались причащаться в других храмах и заново перекрещивали тех, кто приходил причащаться к ним из других епархий. Налицо были все признаки нового церковного раскола, в котором оказалась почти вся Западная Африка.

В 313 году, когда Константин только победил Максенция и издал Медиоланский эдикт, епископ Донат, при всем своем «анархизме», обратился к императору с просьбой разрешить его спор со всей Церковью посредством собора галльских епископов, которые не испытывали гонений и поэтому вне подозрения относительно сотрудничества с гонителями. Как нетрудно догадаться, Константин был поставлен этой просьбой в двусмысленную ситуацию. С одной стороны, он очень хотел утешить христиан, законно обиженных на Империю за годы гонений, и пойти им навстречу, но, с другой стороны, он видел, что требования Доната нерепрезентативны для всей Вселенской Церкви, что он фактически представляет раскол имени себя самого. Сложность этой ситуации усугублялась другой двусмысленностью, а именно тем, что Константин ни в коем случае не хотел показаться христианам вмешивающимся в их жизнь и желал им только мира и спокойствия, но отказ от принятия какого-либо решения мог бы вызывать еще большее неприятие в его адрес и дезавуировало его как императора. Кроме того, не стоит забывать, что от умозрительного на первый взгляд спора церковников между собой напрямую зависела их власть внутри Церкви, а следовательно, их право распоряжаться конкретными территориями и зданиями, то есть предметами имперской власти. Таким образом, задолго до крещения и только приступая к открытию христианских истин, император Константин волей-неволей оказался втянут во внутрицерковные проблемы на правах судьи. Теоретически, конечно, Константин мог отказаться от выяснения отношений между церковным большинством и донатистами, как и во всех иных подобных спорах, но тогда бы ему было очень сложно опираться на Церковь как идеологически-общественную силу и самому выступать субъектом христианской политики, которым он, безусловно, очень хотел бы быть. Обращение к Константину как разрешителю внутрицерковного спора было для него не просто приглашением к «диалогу с Церковью», а приглашением к прямому соучастию в жизни Церкви, выражением существенного доверия, которого могло бы и не быть. Поэтому мы имеем право осуждать самих церковников, которые пошли выяснять собственные проблемы к императору, но нет смысла осуждать самого императора, который как религиозный политик имел все основания для того, чтобы ответить на этот запрос. Если Церковь не хочет, чтобы государственная власть вмешивалась в ее дела, то не надо тогда от самой власти требовать каких-либо преференций в сторону Церкви. Если же государственная власть идет навстречу Церкви мимо каких-либо формальных и неформальных препятствий, то тогда Церковь должна внимательнее относиться к такой власти и ценить ее за это расположение.

В 313 году состоялся первый Собор по делу донатистов в Риме, на котором специально собранные галльские епископы низложили Доната и оправдали епископов Цецилиана и Феликса. В том же году Собор в Карфагене подтвердил решения Римского Собора. Возмущенный Донат подал императору повторную апелляцию, и тогда Константин 1 августа 314 года собрал в галльском городе Арле второй Собор по этому вопросу и на нем вновь подтвердил решения Римского Собора. По итогам этого Собора донатисты были лишены своих храмов, их клирики низложены и сосланы. Русский богослов, протопресвитер Александр Шмеман в своей книге «Исторический путь православия» (1954) упрекает Константина за созыв этого второго Собора, потому что, с его точки зрения, император должен был сослаться на уже состоявшееся соборное решение и не вмешиваться в церковные дела. По протоиерею А. Шмеману, Константин совершил «непоправимый шаг, с которого начинается многовековое трагическое недоразумение между теократической Империей и Церковью». Однако, как очень правильно замечает историк христианства A.A. Дворкин, «Константин руководствовался самым искренним желанием сохранить мир в Церкви, дать ей возможность самой разобраться в своих проблемах» («Очерки по истории Вселенской Православной Церкви», 2008 г.). Действительно, в этом положении любое поведение императора можно было бы интерпретировать как давление на Церковь — и созыв Собора, и отказ от этого созыва. Во многих внутрицерковных конфликтах христиане сами обращались к Империи за поддержкой, что во многом объяснялось их желанием воцерковить само государство, сделав его соучастником своих внутренних споров. Поэтому, даже если согласиться с крайне критической оценкой влияния Империи на Церковь, невозможно не признать, что это влияние было следствием двустороннего взаимодействия, где Церковь выступала весьма заинтересованной инстанцией.

Хотя донатизм был осужден, его позиции все равно были очень понятны и привлекательны многим экзальтированным прихожанам и донатистские волнения периодически продолжали вспыхивать в Западной Африке. Экстремистская сущность донатизма подтвердилась, когда его лидеры объединились с псевдохристианским движением циркумциллионов («бродящих вокруг сельских жилищ»), совершающих всевозможное насилие над богатыми мирянами и клириками, которых они считали недостаточно аскетичными. Только в 411 году на Карфагенском Соборе донатистское учение подробно обсуждалось и было окончательно осуждено во многом благодаря богословским аргументам гиппонского епископа Августина Блаженного (354–430). Но даже после этого Собора донатистские настроения и целые общины продолжали существовать в этом регионе, пока в 700 году он не был завоеван арабами-мусульманами, и тогда уже донатистам некого было критиковать за излишние компромиссы с властью, поскольку и самих донатистов больше не стало.