Виктор Кожемяко - Виктор Розов. Свидетель века Страница 67

– Виктор Сергеевич, одна из телепередач «Кофе со сливками» на ТВ-6 была посвящена вашей жизни, творчеству. Но когда вы сказали, что являетесь сторонником социалистического пути развития, и попытались объяснить его преимущества перед капитализмом, ведущий беспардонно перевел разговор на другую тему… Перепугался. Не могли бы вы сейчас закончить прерванную мысль?

– Всегда считал и считаю, что социализм – наиболее человечный путь развития. В конечном итоге он не делит людей на классы, не распродает всеобщее богатство, данное нам свыше. Землю, например. Давно уже дискутируют – приватизировать ее или нет? Но чудовищна даже сама постановка вопроса! Земля принадлежит человечеству не только в смысле, что все мы найдем в ней свое успокоение. Это основа жизни всей планеты. Если же земля будет принадлежать отдельным капиталистам, они станут смотреть на нее только как на средство добычи денег и будут к ней безжалостны. Земля перестанет рожать, превратится в пустыню.

Вопрос о земле – это и вопрос огромной политической важности: ведь страна и так почти вся уже продана. В результате значительная часть народного богатства оказалась во власти небольшой группы людей. Большинство же живет в нищете или крайне скромно. Да, при социализме мы тоже жили не слишком богато, но были уверены, что впереди у нас, у страны есть будущее, более обеспеченное. К сожалению, случилось так, что иные партбилетчики стали главными капиталистами. И при их участии осуществляются мечты главным образом Соединенных Штатов – освоить в собственных интересах бескрайние просторы России. А мы, русские, им не нужны. Нас они считают неполноценными людьми. Но в этом-то и есть их самая страшная ошибка, на которой они и прогорят. Мы – великая страна. Духовно весь мир живет Россией.

С журналисткой газеты «Правда» Татьяной Морозовой и Сергеем Михалковым

СТРАШНО, ЧТО МОЛОДЕЖЬ УБИВАЕТ ДРУГ ДРУГА

Осенью 2001 года в Государственной картинной галерее народного художника СССР Александра Шилова состоялось первое вручение первым лауреатам новой литературно-театральной премии «Хрустальная роза Виктора Розова», которая учреждена Московским интеллектуально-деловым клубом под руководством Н.И. Рыжкова. Но человек, чье имя носит эта творческая награда, сам присутствовать на торжественной церемонии не мог: Виктор Сергеевич уже продолжительное время болен. Чтобы узнать его мнение о премии, о нынешнем состоянии нашей культуры и жизни в целом, еду с фотокорреспондентом «Правды» к нему домой. Превозмогая болезнь, 88-летний Розов готов говорить о главном – о том, что особенно беспокоит и тревожит его сегодня.

– Виктор Сергеевич, вам рассказывали, как прошло вручение премий?

– Да. Жена там была, сын, внучка…

– Что вы об этом думаете – может быть, такая премия поможет лучшим силам в нашей литературе и искусстве?

– Не знаю. Честно говоря, меня сегодня интересует не столько литература, сколько жизнь. Сегодняшняя жизнь. Какая она стала.

– Все последние годы вы думали и говорили об этом.

– Страшная стала жизнь! Очень страшно жить. Вот говорят: бен Ладен. Да не из-за бен Ладена. Страшно, что молодежь у нас такая. Когда пятнадцатилетние подростки убивают своего товарища – просто так! И это обычным стало. Откуда у молодежи такая жестокость? Бессмысленная жестокость… Это в моем сознании не укладывается. Я прожил очень длинную жизнь, и никогда такого не было. Откуда же родилась эта гидра уголовщины? Ужасная гидра! По телевизору только и слышишь: преступление за преступлением.

– Жизнь этим перенасыщена, и телевизор – тоже.

– Телевизор, извините, стал какой-то дрянной! Не имеет как будто цели и установки, к чему же он зовет, чего хочет. Всякую гадкую всячину несет. А моя медсестра Лена говорит, что ей просто стыдно смотреть телевизор со своим семнадцатилетним сыном.

– Наверное, телевизор-то как раз очень виноват в том, что с молодежью сейчас происходит. Вообще, вседозволенность. О чем в свое время Достоевский предупреждал…

– Да, на сегодняшний день «Бесы», наверное, самая злободневная его книга. Не «Братья Карамазовы», самый великий роман, где нравственные нормы высоко подняты, а именно «Бесы».

– Приходится это вспоминать. И в жизни бесовщина, и на телевидении – она же. Разгул бесовщины!

– Да, да… Не знаю, как их остановить. Ведь они же убивают друг друга!

– Вы о молодежи?

– Конечно.

– Наверное, и потому, что пустота в душе, что никто ими сегодня не занимается, что многие предоставлены самим себе.

– Мечтали о свободе – пожалуйста, наступило царство свободы… А оказывается, наступила анархия. Откуда такая жестокость, жестокосердие, что убивают пятнадцатилетнего подростка свои же товарищи? Бессердечие!

– Жестокостью тот же телевизор переполнен. Все время демонстрируют насилие, и это не может не передаться молодым.

– Это я давно заметил. Когда еще не было у нас такой уголовщины. Но уже с американскими боевиками пошли на голубой экран всякие эти жестокости. И вошли в жизнь. Теперь родители боятся детей из дому выпускать. Сами вечером боятся выйти.

– Наша литература, культура в целом тоже находятся в сложном состоянии.

– По-моему, культура во многом зашла в тупик. Не может понять, как же оказать влияние на жизнь – благотворное, а не тлетворное. Верх берет именно бесовщина.

Вот и я не могу понять, что сегодня представляют собой их ценности, чего они не могут переступить. Все, кажется, могут!

– Вы снова о молодежи?

– Да. Такой массовый характер все это приняло…

– Я-то придаю большое значение премии вашего имени как стимулу. Премию Виктора Розова нельзя будет давать безнравственным людям в искусстве, за безнравственные произведения…

– Знаете, относительно этого я не очень обольщаюсь. Иногда стихи вспоминаю:

И погромче нас были витии,Да не сделали пользы пером.Дураков не убавим в России,А на умных тоску наведем.

Вот я не хотел бы, чтобы мои эти негативные высказывания о современной жизни наводили тоску. А другого я говорить сейчас не могу, другого не вижу.

Какой клич кликнуть? Какое магическое слово произнести, чтобы подействовать на совесть, на нравственную сторону жизни людей?

– Трудно это. Но как надо!

– Я сейчас не берусь сказать. Ничего писать не могу.

– А если бы могли, если бы не болезнь, то, наверное, о молодежи стали бы писать? К ней бы обратились?