Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» Страница 68

«Я передаю в ваши руки, мой фюрер, судьбу своего народа, мой народ ожидает от вас полного освобождения!»[235]

Словаки хотели быть свободными, то есть добиться национальной независимости, венгры желали присоединиться к метрополии. Польша бесцеремонно, без каких-либо соглашений или переговоров, аннексировала области, на которые предъявляла претензии, в том числе уже упомянутую Тешинскую область. Распад Чехословакии в 1938 году не был вызван немецкой интригой — он явился следствием внутренних противоречий этого государства.

Отец в своих набросках описывает события и их последствия следующим образом:

«В течение месяца я несколько раз говорил с министром иностранных дел Хвалковским, и он, после того как в результате вторжения Венгрии в Карпатскую Украину и провозглашения независимости Словакии сложилось совершенно новое положение, запросил меня через нашего поверенного в делах в Праге, предоставит ли фюрер президенту Гахе возможность личных переговоров. Адольф Гитлер согласился и заявил мне, что он хотел бы взять дело в свои руки. В этом смысле состоялся обмен телеграммами с Прагой, нашему посольству я указал проявить сдержанность. Президент Гаха получил ответ, что фюрер его примет.

Как Министерству иностранных дел, так и мне до этого времени не были известны военные приготовления с нашей стороны. Незадолго до приезда президента Гахи я спросил у Гитлера, нужно ли подготовить государственный договор. Он заявил мне, что собирается “зайти намного дальше”»[236].

Визит Гахи в Берлин 15 марта завершился, как известно, созданием «протектората Богемии и Моравии». Отец продолжает:

(…) На следующий день я поехал с Гитлером в Прагу и здесь должен был от его имени прочесть переданную мне прокламацию, провозглашавшую Чехию и Моравию протекторатом рейха.

В заключение этого государственного акта я имел в Пражском Граде длительный серьезный разговор с Адольфом Гитлером. Я указал ему, что оккупация Богемии и Моравии неизбежно вызовет значительное противодействие в англо-французском лагере. Со времени этого разговора в Праге я неизменно подчеркивал ему свое убеждение, что дальнейшие территориальные изменения не будут больше мирно сноситься Англией, чьи оборона и союзная политика были форсированы во всех отношениях. До самого дня, когда началась война, я со своим взглядом находился в противоречии с мнением фюрера. (…)

На мои возражения по поводу возможной реакции Англии Адольф Гитлер ответил утверждением, что чешский вопрос является для Англии совершенно второстепенным, для Германии же это вопрос выживания. (…)

Я сказал тогда фюреру, что Англия будет рассматривать оккупацию Чехии и Моравии только с точки зрения приращения мощи Германии (…), но Адольф Гитлер настаивал на своем мнении».

Эти откровенные слова, обращенные к главе Германского рейха, в очередной раз обозлили «старых борцов». 13 марта 1939 года Геббельс записывает в дневнике по этому поводу:

«До 3 часов ночи внешнеполитическая дискуссия у фюрера. Также присутствует и Риббентроп. Он утверждает, что с Англией должно позднее дойти до конфликта. Фюрер готовится к нему, он, однако, не считает его неизбежным. У Риббентропа совершенно отсутствует тактическая гибкость. Он непримирим и потому держится не совсем верно. Но фюрер его уже исправляет. (…)»[237]

Исправлена должна быть в свете этих строк в первую очередь клевета фон Вайцзеккера и других заговорщиков на Иоахима фон Риббентропа, утверждающая, будто он ложно докладывал Гитлеру в том смысле, что Англия выродилась и не станет воевать[238]. В Англии можно было узнать правду. Четвертого мая Хендерсон, британский посол в Берлине, написал Александру Кадогану из Foreign Office, занявшему тем временем бывший пост Ванситтарта:

«Несомненно, Риббентроп не оставил у меня впечатления, будто он думал, мы не хотели бы войны. Наоборот, он, кажется, верил, что мы ищем ее[239].

Во-вторых, как раз его враг Геббельс обвиняет министра иностранных дел в «непримиримом» поведении по отношению к Гитлеру, без «гибкости», как он выражается. Другими словами, это означает, что отец отстаивал свою позицию, хотя Гитлер, по видимости, с ней не был согласен. Геббельс в подобном случае, несомненно повел бы себя в собственном понимании «искусней». Геббельс считался в правительственных кругах мастером выведывать через посредников мысли и высказывания Гитлера, для того чтобы затем — напрямую перед Гитлером или в его присутствии — выдавая их за собственный продукт, выставлять себя в выгодном свете или оказывать на Гитлера определенное воздействие. Отец рассказал однажды, что Гитлер как-то раз это раскусил и заявил ему, что он в скором времени запретит тот способ, каким Геббельс «играет в пас» с людьми из его окружения, чтобы влиять на него.

Дневники Геббельса указывают на постоянную полемику с отцом по поводу пропаганды за рубежом — главный пропагандист ошибочно видел ее своим специфическим полем деятельности. Особенно в условиях диктатуры пресс-релизы являются чрезвычайно важным инструментом внешней политики. Геббельс, да и сам Гитлер зачастую вели пропаганду на зарубежные страны, основываясь на опыте внутригерманской пропаганды времени до прихода к власти и не слишком задумываясь о совершенно иных условиях, в которых жила иностранная публика и в которых нужно было оказать на нее воздействие.

Тем временем казалось, однако, что Гитлер вторжением в Прагу еще раз доказал свой политический инстинкт. Отец:

«Первая английская реакция на пражские события, казалось, поначалу доказывала его (Гитлера) правоту, она могла быть с точки зрения Германии охарактеризована в качестве положительной. Чемберлен заявил 15 марта в Палате общин: по существу верно, что нарушения Мюнхенского соглашения не произошло. Британское правительство не связано больше обязательствами по отношению к Чехословакии, поскольку «государство, границы которого мы намеревались гарантировать, развалилось изнутри и таким образом прекратило существование». (…)

В противоположность этому, однако, английский министр иностранных дел лорд Галифакс при нотификации пражских соглашений послом Германии фон Дирксеном занял с самого начала негативную позицию.

Через два дня после своей речи в Палате общин также и Чемберлен под давлением оппозиции отказался от своей поначалу спокойной и выжидательной позиции и полностью изменил свое отношение. Это отчетливо выразилось в его известной речи в Бирмингеме[240].