Угодило зёрнышко промеж двух жерновов - Александр Исаевич Солженицын Страница 68

Восемь дней скользили мы по Испании совсем неведомкой, никому не интересные, да здесь и имя моё слышали мало. (Удивительно: узнавали иногда – солдаты.) Убийственно небрежные и даже анекдотические переводы на много лет закрыли мне влияние в испанском мире. Но на конец нашей поездки уже было сговорено выступление по испанскому телевидению, и все дни, что я смотрел Испанию, я ехал к нему. Всё увиденное только ещё усилило во мне острое сочувствие к этой стране. Все дни во мне складывалось: что же, самое краткое, я должен им сказать. Из истории, конечно: что это значит – быть захваченными фанатической идеологией, как мы, советские, и пусть поймут они, какой страшный жребий их миновал в 1939. Безсердечная земная вера социализма прежде всего пренебрегает своею собственной страной. И сколько ни пролилось испанской крови в гражданскую войну – отдали бы они ещё вдвадцатеро, если бы победили красные. И то, что стояло у них эти 37 лет, – это не диктатура. Я, знающий, оттуда, – могу рассказать им, что такое диктатура, что такое коммунизм и гонение на религию, – я полезнейший для них свидетель. И – прямо о терроре, который сотрясает их сегодня, но эти террористы – не герои, а убийцы. (И – как русское образованное общество заплатило за своё восхищение террором.) И сегодня – новый мираж навеяли на Испанию: как бы поскорей, завтра, установить «полноценную демократию». Ах, как надо бы испанскому образованному обществу быть и подальновиднее, и продумать: сумеют ли они послезавтра эту незрелую демократию отстоять против своих террористов и советских танков.

19 марта в мадридскую гостиницу вместе с переводчиком Габриэлем Амиамой (бывшим испанским ребёнком, «спасённым» в СССР и хорошо отведавшим коммунизма) к нам приехал преуспевающий, весёлый, лёгкий, как тореро, небольшого роста, худощавый, очень уверенный в себе Хосе И́ньиго, один из здешних телерадиобоссов. Никакая проблема с организацией передачи, одновременным переводом (которого у них никогда и не делали) не казалась ему трудной – и он смело назначал мне приезд в студию за 15 минут до начала передачи. Я даже не успел разобраться, что ж это будет за передача, но в общем я буду говорить в микрофон, прямо всей Испании, что хочу, – 20 минут? Хорошо. Полчаса? Хорошо. Можно и больше. Настолько не было проблем, что оставалось попросить его о какой-нибудь забаве: например, нельзя ли поехать на бой быков? (Ну как же в Испании побывать – и не повидать?) Везде мы не попадали, слишком ещё рано, весна. Но тут оказалось, что как раз сегодня – открытие сезона, правда, тореро – молодые, второстепенный бой. Охотно! Ртутный И́ньиго умчался. Снова примчался, повёз. Всюду и везде его узнавали и приветствовали, полицейские отдавали честь – да, кажется, любимец Испании.

Бой быков – не очаровал, не убедил, нет, это скорее забой быков, как это мы, остальные, и представляем издали. Рискуют бандерильеро, с маленькими пиками, это производит впечатление. Но ужасны массивные тупые пикадоры, которые искалывают быка большими пиками, сами почти в безопасности, мясники. А для быка, вольно выросшего на поле, – всё неожиданно, в первый раз, всё враждебно, обилие кричащих людей, все, кто появляются, – или колют или дразнят, а сами прячутся за загородки. Сперва бык избегивает арену, а к тореро, к последнему врагу, – уже пена на губах, убыло сил, убыло крови, иной ещё отчаянно борется, другой хотел бы лишь, чтоб отпустили. Не-испанец скорее всего становится на сторону быка. Хотя, нет слов: тореро и рискует, и храбр, и ловкий воин.

Когда тореро убьёт быка красиво – ему отсекают бычье ухо или хвост, а и он может подарить даме сердца или почётному гостю. Мне шепнули, что тореро Гарбансито сейчас намерен дарить мне ухо (знали, что я здесь). Я смутился и, не дожидаясь, сбежал.

На следующее утро повезли нас через мадридский Университетский городок (так памятный с 1937, а сейчас тут уже никаких следов окопов не найти) – к Эскориалу, в Долину Павших: где под единым торжественным храмом похоронены многие жертвы гражданской войны, без различия, с какой стороны воевали, – и над ними равно служатся регулярные мессы. (Сегодня служилась ещё особая: пять месяцев от смерти генерала Франко. Огромный храм был полон.)

Вот это равенство сторон, равенство павших перед Богом – поразило меня: что значит, что в войне победила сторона христианская! А у нас как победила сатанинская – так другую топчут и оплёвывают все 60 лет, кто у нас заикнётся о равенстве хотя бы мёртвых?! Я это тоже взял в своё телевыступление.

Оно произошло поздно вечером, уже к полуночи. Приехали мы раньше, чем назначил И́ньиго, а выступление отодвинули ещё минут на сорок, но это ничему не помогло: оказывается, никто не был готов ни к какому одновременному переводу, стали наспех тянуть линию от выступающего в закуток к переводчику, проходящие цепляли за этот провод ногами, он рвался, в некоторые минуты переводчик Амиама совсем переставал меня слышать, и тогда он напрягал память, вспоминал, как мы с ним толковали в гостинице, и говорил что-то приблизительное, а может быть, и другое совсем. И всё это – тоже была Испания! Ожидалось от И́ньиго несколько вопросов, но он только представил меня, задал один-два, смолк, отодвинулся, – не дождался я от него никакого развития к главному, а при полупотушенных огнях (в огромном холле со зрителями) остался наедине с объективами, с самой Испанией, – и минут сорок говорил от души[159]. А передача оказалась – поздневечерняя субботняя, самая легкомысленно-развлекательная, какую можно придумать, выступленье моё туда никак не шло, но зато её и смотрел весь простой народ. (А образованные, и все либералы и социалисты пропустили; потом, рассказывали мне, друг другу звонили, включали и чертыхались. Разозлились безмерно: кого поучать? Нас, социалистов? Нас, испанцев?) Шёл я от микрофонов – концерт продолжался, и на пути стояла готовая к следующему выступлению легкомысленно одетая артисточка, которая тут меня и поцеловала в благодарность, и оказалось, что она – русская.

Уж как разгонишься – силы немеряные. Было начало первого ночи – я тут же, в одной из комнат, охрипшим голосом дал пресс-конференцию, набралось корреспондентов, уже слышали они меня, оттого был наскок. Поговорили. (Тут и о Набокове.)[160]

В воскресенье утром довольно рано мы с Витей Банкулом уезжали (в гостинице было