Михаил Пробатов - Я – Беглый Страница 68

— Вот мне этого и надо.

— Пошли, Стёпка, мне не охота у дежурного спрашивать ключ.

— Ещё минуту погоди.

Он недолго постоял на этом месте, глядя в землю, а потом произнёс несколько слов на каком-то чудном языке, будто просил о чём-то или в чём-то каялся. Потом поднял глаза и сказал мне:

— У меня с собой всего около тысячи долларов, этого мало. Поедем ко мне в гостиницу, я там с тобой расплачусь. Если захочешь — дослушаешь, как всё это было со мной. Мне очень одиноко и, признаюсь, просто страшно одному остаться.

— Да брось, какая тысяча! Дай сто баксов, вот и всё.

— Мне-то деньги совсем не нужны, а ты станешь богат. Разве тебе это помешает? Так поедешь со мной? Посидим в ресторане или закажем ужин в номер.

Мы поехали с ним не больше, не меньше, как в «Балчуг», где у него был «люкс». И он долго заказывал ужин в номер. Моментально прикатили столик с едой и выпивкой, а я после работы есть хотел, конечно, как волк. Он с улыбкой смотрел на меня, как я обжирался всеми этими деликатесами. Сам Степан только немного выпил и что-то пожевал, а потом стал пить крепкий кофе чашку за чашкой. И только, когда уж я закурил, он стал рассказывать.

— Значит, Марко Сатырос встретил меня на крыльце своего дома и спросил, кто я. С удивлением я заметил, что говорю по-гречески совершенно свободно.

— От капитана Кемаля, — сказал я.

— Войди в дом. Мне уже сказали, что его лоханка здесь ночью крутилась. Как его дела? Как тебя зовут? Откуда ты, я не спрашиваю. Тебе нужна работа? Сколько тебе лет? Что ты умеешь делать? А моря не боишься? Не слишком много вопросов? И ещё одно: собак ты не испугался, и они это поняли. Мне это нравится, — мы сели за стол в просторной, почти пустой комнате. В углу были иконы, на стенах чучела рыб, скатов, лангустов, незатейливые ковры.

Я ответил, что моря не боюсь, с этим всё в порядке.

— Като! — крикнул он.

Вошла девушка в черном, закрытом и длинном платье, чёрном платке, будто в трауре, все девушки на Киприде одеваются так. Она, скромно опустив глаза, молча остановилась в дверях комнаты.

— Принеси хлеба, мяса и вина. Принеси из хорошей бочки, доброго вина, нашего кипрского. Ты учти, парень, когда говорят кипрское, так это с наших виноградников. Эти бандиты из Никосии отобрали у нас всю виноторговлю ещё, когда венецианцы с турками здесь воевали, давным давно, понимаешь? Это мне наш священник рассказывал. Он человек учёный. От учёности и сошёл с ума. Но ты его не бойся, только сам с ума не сойди вместе с ним… Так, о чём это я? А! Они принимают у нас виноград сырцом. Иначе не пришлось бы никому из нас в море подыхать за паршивые гроши, а вино это в Афинах идёт за чистое золото. На виноградниках у нас работают женщины, а все мужики — в море. Если стрелять умеешь, в свободное время, будешь ходить на охоту в горы. Живём просто. Так уж повелось.

Девушка, которую звали Катерина, принесла поднос с кувшином вина, жареной козлятиной, множеством незнакомой мне зелени и круглой краюхой белого хлеба. Я было потянулся за ножом, отрезать хлеб, и хозяин засмеялся:

— Режь, режь хлеб. Я и так вижу, что ты совсем не местный, думаю даже, что ты и не грек. А у нас на Кипре греки хлеб ножом не режут, а ломают, как это принято у русских староверов. Я в России был в плену, в Сибири, потому что меня итальянцы мобилизовали. Ты случайно родом не из России?

— Почему это?

— Так ты сигарету держишь, как русские — будто её вот-вот ветром задует. Хорошо. Много спрашиваю, потому что болтливым стал, старею. Во время последней войны мы с Кемалем сделали неплохие деньги на дураках, которые никак не могут клок земли поделить. Я это презираю. Кровь понапрасну никогда не лью.

Он имел в виду очередной греко-турецкий конфликт на Кипре.

Я стал работать у Марко Сатыроса, сначала помогал ремонтировать боты и чинил сети, а потом вышел в море. Работа была с непривычки тяжёлой, и мне было не до чего. Спал я в сарае на сваленных там рваных сетях, провонявших тухлой рыбой, и туда вечером девушка Катерина приносила мне козлятины, кувшин козьего молока и хлеб. Иногда она сразу не уходила, а некоторое время смотрела на меня, как я ем. Однажды она вдруг заплакала.

— Что это с тобой? О чём ты?

— Не знаю. Ты просто очень красивый. И сильный. И смелый.

— И ты от этого плачешь?

— С тобою от этого беда случится…, — и она убежала.

В эту ночь мне приснилась Афродита. Она улыбалась и коснулась моей щеки нежной ладонью. Девушка Катерина была сирота, дочь какого-то дальнего родственника Сатыроса, который погиб в Фамагусте вместе со всей семьёй во время стычки с турками. Утром на следующий день она пошла в горы за хворостом, как ходила каждый день. Она поскользнулась на узкой тропе и сорвалась в каменистый обрыв. Я был дома, когда её принесли. Она была ещё жива.

— А-а… Стефан, — сказала она. — Послушай… Никогда не ходи в горы.

Обязанности врача исполнял священник. Он приподнял веко, убедился, что — конец, и закрыл ей глаза. С ней всё было кончено. Старик стал читать молитвы. Девушку подняли и понесли в дом, где женщины должны были обмыть покойницу, обрядить её по православному обычаю и уложить в гроб. Мужчины пошли выбирать место на кладбище.

Мы со Степаном оба сидели в мягких креслах у низкого столика. Вдруг он встал и пошёл по комнате. Он шёл вокруг комнаты, будто искал что-то.

— Ты сейчас никого не видел?

— Степан, ты что?

— Слушай, зря я тебе всё это рассказываю.

— Ладно, — сказал я, — послушать было интересно, конечно. Но, в конце концов, я уже знаю, как оно всё кончилось. Давай-ка ещё выпьем…

— Я сейчас тут видел этого проклятого мальчишку, — сказал Степан, — а когда уж он появился, ничего хорошего ждать не приходится.

Как вы понимаете, двадцать лет проработав на кладбище, я никаких чудес не боюсь. Поэтому я ему налил грамм двести коньяку и говорю:

— Не валяй ты дурака. Выпей, всё пройдёт.

И он выпил, и, действительно, всё прошло. Ещё бы не прошло от такой дозы французского коньяку — я думаю, никак не меньше, чем сотня баксов за бутылку. А ему, мне кажется, хотелось рассказывать. Кто-то его будто за язык тянул. Немного отдышался он, покурил. Ладно.

— На третий день, как похоронили эту несчастную девушку, а мы до похорон в море не ходили, это у них считается дурной приметой, на рассвете, когда я шёл к причалам, меня встретил священник. Человек этот был очень старый, старше Марко и с виду очень дряхлый, с трудом двигался.

— Подожди, — сказал он мне. — Мы ещё не знакомы с тобой. А ведь зовут нас одинаково.

Я поклонился, как там принято.

— Послушай, мальчик, — сказал он, — я знаю, что ты в Бога не веришь, но я тебе добра хочу. Уезжай отсюда.