Дмитрий Володихин - Братья Стругацкие Страница 68

Работали братья легко и с азартом. Им дьявольски увлекательно было вычерчивать планы гостиницы, определять, где кто живет, тщательнейшим образом расписывать «time-table» — таблицу, определяющую, кто где находился в каждый момент времени и что именно поделывал. Они очень заботились о достоверности изложения… Черновик был закончен в два захода, чистовик — в один. 19 апреля 1969 года повесть была готова, а уже в июне с чувством исполненного долга и со спокойной совестью (будущее обеспечено по крайней мере на год вперед) Стругацкие вернулись к работе над «Градом обреченным»…

«Нельзя, впрочем, сказать, что мы были вполне довольны результатом. Мы задумывали наш детектив как некий литературный эксперимент. Читатель, по нашему замыслу, должен был сначала воспринимать происходящее в повести как обыкновенное „убийство в закрытой комнате“, и лишь в конце, когда в традиционном детективе обычно происходит всеобщее разъяснение, сопровождающееся естественным провалом интереса, у нас сюжет должен был совершить внезапный кульбит: прекращается одна история, и начинается совершенно другая — интересная совсем по-своему, с другой смысловой начинкой, с другой проблемой, по сути, даже с другими героями…

Так вот, замысел был хорош, но эксперимент не удался. Мы это почувствовали сразу же, едва поставив последнюю точку, но уже ничего не могли поделать. Не переписывать же всё заново. И, главное, дело было не в том, что авторы плохо постарались или схалтурили. Дело, видимо, было в том, что нельзя нарушать вековые каноны таким образом, как это позволили себе АБС. Эксперимент не удался, потому что он и не мог удаться. Никогда. Ни при каких стараниях-ухищрениях. И нам оставалось только утешаться мыслью, что чтение все равно получилось у нас увлекательное, не хуже (а может быть, и лучше), чем у многих и многих других».

37

Впрочем, практическая цель, поставленная братьями, была достигнута.

«Отель», пройдя «Неву», «Аврору», даже газету «Строительный рабочий», везде не принятый, отвергнутый, нашел, наконец, пристанище в журнале «Юность»[27], а значит, принес авторам насущно необходимый гонорар. Параллельно (в соавторстве с Алексеем Германом) повесть была переработана в сценарий, что тоже имело свои положительные стороны.

Но вот литературные достоинства повести… Стоит, видимо, согласиться с Борисом Натановичем: эксперимент не удался. Криминальное расследование, мотив тайного вмешательства инопланетян в судьбы Земли, да еще трагический выбор, поставленный перед главным героем в традициях литературы мейнстрима, дали в итоге некий жанровый винегрет. Да и фильм, снятый, что называется, «близко к тексту» и вышедший на экраны в 1979 году, не вызвал восторженных откликов.

Главной в те годы оставалась все же работа над заветной рукописью, позже поданной в «Хромой судьбе», как Синяя папка.

«Впервые идея „Града“, — писал Борис Натанович, — возникла у нас еще в марте 1967 года, когда вовсю шла работа над „Сказкой о Тройке“. Это было в Доме творчества в Голицыне, там мы регулярно по вечерам прогуливались перед сном по поселку, лениво обсуждая дела текущие, а равно и грядущие, и во время одной такой прогулки наткнулись на сюжет, который назвали тогда „Новый Апокалипсис“ (о чем существует соответствующая запись в рабочем дневнике). Очень трудно и даже, пожалуй, невозможно восстановить сейчас тот облик „Града“, который нарисовали мы себе тогда, в те отдаленные времена. Подозреваю, это было нечто весьма непохожее на окончательный мир Эксперимента. Достаточно сказать, что в наших письмах конца 60-х встречается и другое черновое название того же романа — „Мой брат и я“. Видимо, роман этот задумывался изначально в значительной степени как автобиографический…»

И далее: «Ни над каким другим нашим произведением (ни до, ни после) не работали мы так долго и так тщательно. Года три накапливали — по крупицам — эпизоды, биографии героев, отдельные фразы и фразочки; выдумывали Город, странности его и законы его существования, по возможности достоверную космографию этого искусственного мира и его историю — это было воистину сладкое и увлекательное занятие, но всё на свете имеет конец, и в июне 1969-го мы составили первый подробный план и приняли окончательное название — „Град обреченный“ (именно „обречЕнный“, а не „обречённый“, как некоторые норовят произносить). Так называется известная картина Рериха, поразившая нас в свое время своей мрачной красотой и ощущением безнадежности, от нее исходившей…»

Черновик романа был закончен авторами в шесть заходов (общим счетом — около семидесяти полных рабочих дней). Работа шла на протяжении двух с четвертью лет. 27 мая 1972-го они поставили последнюю точку, с облегчением вздохнули и сунули непривычно толстую папку в шкаф. В архив. Надолго.

Навсегда. «Нам было совершенно ясно, что у романа нет никакой перспективы…» Однако в самом начале они еще представляли себе развитие будущих событий достаточно оптимистично. Закончив рукопись, перепечатав ее начисто и разнеся (с самым невинным видом) по редакциям, они надеялись дать тексту тайную жизнь.

«Во всех этих редакциях нам, разумеется, откажут, но предварительно — обязательно прочтут. И не один человек прочтет в каждой из редакций, а, как это обыкновенно бывает, несколько. И снимут копии, как это обыкновенно бывает. И дадут почитать знакомым. И тогда роман начнет существовать. Как это уже бывало не раз — и с „Улиткой“, и со „Сказкой“, и с „Гадкими лебедями“…»

Но к середине 1972 года даже этот скромный план братьев Стругацких выглядел уже нереализуемым и даже небезопасным. Поучительная история замечательного романа-эпопеи Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», рукопись которого из редакции журнала «Знамя» была переправлена прямо в «органы», хорошо известна братьям. «Поэтому, — пишет Борис Натанович, — черновик мы прочли (вслух, у себя дома) только самым близким друзьям, а все прочие интересующиеся еще много лет оставались в уверенности, что „Стругацкие, да, пишут новый роман, давно уже пишут, но все никак не соберутся его закончить…“»

38

«Град обреченный» — это, в сущности, вечная, многими писателями варьируемая история о том, как под давлением жизненных обстоятельств у самого обыкновенного, можно сказать, ничем не выдающегося человека кардинально меняется мировоззрение. Это еще одна попытка понять, как нам жить в условиях идеологического вакуума, как вырваться из вечного «круга».

В 70-х годах понятие «круга» — первого ли, второго, не важно — отсылало читателя уже не к Данте. «Божественную комедию» знали, но понятие «в круге» теперь напрямую отсылало к Солженицыну, — ассоциации, сперва неясные, потом совершенно определенные, возникали в романе Стругацких чуть ли не с первых страниц.