Нил Никандров - Иосиф Григулевич. Разведчик, «которому везло» Страница 69

«Но гораздо раньше можно умереть по другим причинам»…

Каким именно причинам, он, конечно, не уточнял. Но было понятно: от пули в бою…

Встречи с «Педро» действовали на Кристиана вдохновляюще. Человек из Коминтерна рассчитывает на него. Поэтому надо сделать все, чтобы поездка в Испанию состоялась.

Сотрудник «Эль Сигло» 35-летний венесуэлец Эдуардо Пекчио Эрасо[55] был самой подходящей кандидатурой для заброски в нейтральную Португалию. Он вел в газете колонку международного комментария и относился к этой работе с энтузиазмом, хотя его материалы публиковались без подписи. Был он среднего роста, худощавый, по-птичьи подвижный. Приехал Эдуардо в Чили как политический изгнанник в 1937 году. Правивший в то время в Венесуэле генерал Лопес Контрерас выслал из страны большую группу «агитаторов-революционеров». К ним относился и Эдуардо, хотя в опубликованном списке политических изгоев его имени не было. Об этом побеспокоился отец — Акилес Пекчио, который возглавлял Торговую палату Каракаса и был, несомненно, одним из самых влиятельных людей в стране. Ходатайствовали за Эдуардо и родственники матери из семьи латифундистов Эрасо.

Из Венесуэлы молодой Пекчио уезжал с легким сердцем. После смерти диктатора Гомеса политическая ситуация в Венесуэле была нестабильной, чреватой репрессиями. Пройдет несколько месяцев, думал Эдуардо, обстановка в стране нормализуется и можно будет спокойно вернуться. Он ошибся. Его путешествие затянулось на десять лет. Впоследствии Эдуардо говорил: «Я был втянут судьбой в историческую турбулентность». В Сантьяго кто-то рассказал, что в Венесуэле ему пришлось пройти через изощренные пытки в тайной полиции. Эта легенда придала ему образ революционера-мученика. Однако родственники Эдуардо, с которыми автору книги довелось встретиться в Каракасе, таких подробностей его биографии не припомнили: «Он просто уехал, чтобы переждать смутные времена. Посмотреть на мир. Остепениться. В нем было слишком много мальчишества. Поэтому его и потянуло в революцию. Отец любил его, понимал его характер, прощал и помогал всем, чем мог. Особенно деньгами».

В Сантьяго Эдуардо с головой погрузился в жизнь шумной разноперой колонии молодых латиноамериканцев, которые съехались в Чили из тех стран, где самодурствовали диктаторы. Молодежь горела праведной ненавистью к тиранам. Излюбленным ее занятием было обсуждение подготовки вооруженных экспедиций. Пекчио расцветал в этой атмосфере, побуждающей к героизму и самопожертвованию.

По Сантьяго ходила также легенда о том, что его отец был преуспевающим нефтяным дельцом. Эдуардо тайно завидовали и под любыми предлогами «занимали» у него деньги. Даже прозвали «Маркизом»: слишком легко, по-аристократически, он прощался с «презренным металлом». Писал он быстро и много, его статьи брали в редакциях газет и журналов разного направления, хотя лучше всего Эдуардо чувствовал себя в «Эль Сигло».

Своим бессребреничеством и донкихотством Пекчио настолько поразил воображение костариканца Хоакина Гутьерреса, что через много лет писатель сделал его героем романа «Ты помнишь, брат». Позднее Хоакин говорил об этом образе: «Это — типичный студент, лидер по натуре, несколько заблудившийся в жизненных хитросплетениях». Сохранил писатель в романе и реальное прозвище Пекчио: «Маркиз».

Луис Корвалан рассказал автору, что Пекчио увлекся коммунизмом из-за несогласия с существующим порядком вещей, стихийного бунтарства. Когда началась война Германии против Советского Союза, он участвовал в манифестациях и актах протеста, которые КПЧ проводила у посольств «нацифашистских стран». Одевался Эдуардо с привычной для него элегантностью и этим походил на Кристиана Касанову. Члены редакции, обладавшие незапятнанным пролетарским происхождением, иногда называли Эдуардо и Кристиана — шутливо, без злобы — словечком «pije», означающим нечто среднее между маменькиным сынком, задавакой и пижоном. Пекчио относился к таким подковыркам хладнокровно, словно это чилийское словечко к нему — венесуэльцу — не могло иметь никакого отношения. А Касанова свирепел от ярости, лез с кулаками на обидчика, старался доказать, что он никакой не «pije». К слову сказать, не избежал этого определения и Сальвадор Альенде, о котором многие мемуаристы писали — «он был типичный “pije”». Так что, может быть, зря возмущался Кристиан: быть в одной компании с Альенде…

Пекчио знал несколько языков. Подкупали его аристократические манеры. Там, в Лиссабоне, вдали от южноамериканских берегов, никто бы не заподозрил в нем «красного агента». В предварительной беседе о возможности такой «заброски в тыл врага» Эдуардо сказал «Педро»: «Если требуется для общего дела, еду». После бесчисленных чашек кофе и выкуренных сигарет Леопольдо, наконец-то, признался, что является представителем Коминтерна в Чили. Для Пекчио это было откровением. «Педро» — эмиссар Коминтерна! А Коминтерн — это Советский Союз!

Впервые о Советской России Эдуардо услышал в Венесуэле из уст единственного русского, который тогда проживал в стране. Это был художник Николай Фердинандов, воплощавший в себе много других ипостасей: путешественник, авантюрист, коммерсант, искатель жемчуга, неисправимый романтик и фантазер, мечтавший построить «Плавучую академию», что-то вроде Ноева ковчега для художников всех стран и народов, чтобы бороздить океаны и своим творчеством проповедовать идеи мира и братства. Эдуардо было 15 лет, когда он познакомился с Фердинандовым. Случилось это в Торговой палате Каракаса, куда подросток нередко заглядывал, чтобы поговорить по душам с ее секретарем и своим приятелем — Хулио Планчартом.

В тот день у Хулио были гости — его брат Энрике, поэт и литературный критик, и светловолосый голубоглазый иностранец, — об этом можно было догадаться по акценту, — в улыбке которого легко прочитывались открытость и дружелюбие. Хулио представил Фердинандова Эдуардо, сказав при этом: «Ты расспрашивал меня о русской революции, теперь можешь задавать вопросы ему — он русский». Николас, в котором было много озорного, актерского, с деланой озабоченностью профессионального конспиратора спросил: «А можно ли доверять этому молодому человеку?» «Можно, — заверил Хулио. — Тайны хранить умеет».

Годы спустя, вспоминая о беседах с Николасом в его мастерской на площади Лопес, Эдуардо ясно представлял, что «Эль Русо», как его звали венесуэльские друзья-художники, никогда не был революционером и тем более — коммунистом. Но знаниями он обладал обширными, был свидетелем событий первой русской революции 1905 года, читал «запрещенную» литературу и мог на многое открыть глаза любознательному юноше, который критиковал всемогущего «хозяина» Венесуэлы Хуана Гомеса и восхищался героями вооруженных заговоров, которые пытались свергнуть ненавистного диктатора. «То, что произошло в России, — говорил Фердинандов, — обязательно будет повторено в других странах, таков закон исторического прогресса. Капитализм себя изжил, угнетение человека человеком — атавизм. Свободный раскованный труд — вот к чему, рано или поздно, придет человечество». А потом Фердинандов исчез, и через два года Эдуардо узнал от Хулио Планчарта печальную новость: Николас умер на Кюрасао от скоротечной чахотки, так и не успев осуществить главный проект своей жизни — «Плавучую академию»…