Мария Тенишева - Впечатления моей жизни Страница 7

Примечания, сделанные редакцией, обозначены арабскими цифрами.

Примечания к парижскому изданию 1933 года сохранены и выделены курсивом.

Орфография приведена в соответствие с ныне действующими нормами.

Литература

1. Билибин И. Памяти кн. М. Кл. Тенишевой//Возрождение. — 1928. — № 1052.

2. Галынец Г. В. Вступительная статья//Малютин С. Избр. произв.: [Альб.] — М.: 1987.

3. Дягилев С. С.В.Малютин и его работы в имении княгини Тенишевой в Талашкине Смоленской губернии//Мир искусства. — 1903. — № 4.

4. Журавлева Л. «Далось мне это не без борьбы»//Прометей. — 1987. — Т. 14.

5. Калитинский А. П. Предисловие//М.К.Тенишева, Эмаль и инкрустация. — Прага: 1930.

6. Калитинский А. П. Предисловие//Кн. М.К.Тенишева. Храм Святого Духа в Талашкине: [Альб.] — Париж: 1938.

7. Клапье О. де. Княгиня Мария Тенишева: К сорокалетию кончины//Возрождение. — 1968. — № 194.

8. [О закладке в Талашкине новой церкви]//Смоленский вестник. — 1900, 12 сент.

9. Рерих Н. К. Памяти Марии Клавдиевны Тенишевой//М.К.Тенишева. Эмаль и инкрустация...

10. Рябушинская В. Памяти княгини М.К.Тенишевой//М.К.Тенишева. Храм Святого Духа в Талашкине...

11. Святополк-Четвертинская Е. К. Княгиня М.К.Тенишева [некролог]//М.К.Тенишева. Эмаль и инкрустация...

12. Талашкино: Изделия мастерских М.К.Тенишевой: [Сб. ст.]. — Спб: 1905.

13. Тенишева М. К. — Рериху Н. К., 5 мая 1909 г., Парищ//Архив Государственной Третьяковской галереи, ф. 44, д. 1392.

14. Bowlt J.E. Two Russian Maecenases Savva Mamontov and Princess Tenisheva//Apollo. — 1973. — No 142, Dec.

I

Раннее детство. Первые впечатления*[1]

Раннего детства туманное видение.

Как сквозь сон растут неясные образы, мелькают отрывочные картины. Все смутно, неопределенно.

Я боялась матери, трепетала перед ней. Ее черные строгие глаза леденили меня… Мне было жутко…

Опять туман.

Снова смутная картина… Мерещится в слабой памяти что-то странное… Я проснулась на руках незнакомого человека. Несут меня куда-то в рубашонке. Мне холодно… Кругом темно. Потом новые лица, высокие комнаты необозримо большие… Старушка, бабушка какая-то, ласкает меня, а больше всех ласкает ‒ незнакомый человек Он очень любит меня, играет, сказки сказывает…

Потом что-то случилось: незнакомого человека нет… Я его больше не вижу. А и он полюбился мне…

Еще рисуется в памяти: огромный тенистый сад, между толстыми стволами деревьев густые заросли… Тишина… Солнце теплыми пятнами проникает туда.

Я играю у балкона, но меня манит в эту темную гущу: там так таинственно… С каждым днем я делаюсь смелей. Все чаще и дальше ухожу туда, вглубь… Робкими шагами, на цыпочках, с затаенным дыханием, я пробираюсь, прислушиваясь к каждому шороху, вздрагивая от всего: хрустнет ли под ногой сучок, вспорхнет ли испуганная птичка — все пугает, сердце замирает — жутко… Иногда страх до того заберет, что я опрометью бегу обратно, в ушах шумит, дух замирает… Кудрявые волосы цепляются за ветки, а я бегу, бегу, задыхаясь…

Иногда меня с балкона зовут — надо бежать назад: не хочется, чтобы кто-нибудь знал мое убежище, это — моя тайна.

Понемногу густые липовые заросли сделались моими друзьями, я привыкла к ним, мне в этой глухой чаще так хорошо, покойно.

Есть у меня там любимое местечко: пенушек. Я сажусь на него и слушаю… Слушаю, как кругом что-то дышит, копошится, живет… Там птички, букашки. Они привыкли, не боятся меня… Я люблю все это, я счастлива…

У меня есть друг: кукла Катя, которой поверяются на ухо все тайны. Иногда я бью ее, но тут же со слезами целую, прошу прощения. Все говорят: Катя страшная, волос почти нет, нос подбит. Я не верю, это невозможно. Катя для меня красавица! Кроме Кати, у меня много нарядных кукол, тех я не люблю. Раз с одной из них я вышла в сад, а там бабы метут аллеи.

"Ах, барышня, какая у тебя цаца… Подари ее мне". Я отдала. Другая баба пристала: "Дай ты и мне тоже цацочку". Я сбегала за другой, и так пока всех не отдала конечно, кроме Кати.

Вечером, ложась, я должна прибирать игрушки — гувернантка заставляет. Хватились — кукол нет. Допрос… Гувернантка повела к матери. Мать очень рассердилась, высекла.

По воскресеньям меня посылали в церковь, в двух верстах от нас, стоявшую на высоком берегу озера Маги*[2], окруженную белой каменной оградой. Молиться, сосредоточиться в церкви я еще не умела, но в церковь я ездила очень охотно. Меня манило туда одно зрелище, неизменно каждый раз возбуждавшее мое любопытство, поглощавшее меня всю. Я ждала его всегда с нетерпением. Это был деревенский дьячок, который особенно странно пел. Во время всей службы я ждала только этого одного момента, который раз навсегда приковал мое внимание — ни до, ни после для меня ничто не существовало. Раскрыв рот, вытаращив глаза, я впивалась в дьячка, когда он, высокий, сухой, сутуловатый, с козлиной бородкой, в засаленном подряснике, вероятно глуховатый, заткнув ухо одной рукой, другой поддерживая себя за локоть, беззубый, запекшимися губами, каким-то дубовым, режущим голосом на всю церковь выводил: "Всякое ны-ы-ы-не от… (вздыхал)… ложим по… (делалось ударение на "по" и опять вздыхал)… пиче-е-ние… от-ло-о-жим по… (вздох)… пиче-е-ние… и живот (вздох)… варя-а-ащий…" и т.д.

После обедни батюшка всегда приглашал мою гувернантку Софью Павловну пить чай, а мне предоставлялась свобода, и я шла за каменную ограду погоста играть с Дуней, племянницей священника, тихой, хорошенькой девочкой моих лет. Мы гуляли, бегали, собирали землянику на могилках. В то время носили кринолины — конечно, моя мать одевала меня по моде, — но так как кринолин очень стеснял мои движения в играх, то я каждый раз старалась от него освободиться, преспокойно вешала его на один из крестов и тогда уже беззаветно отдавалась веселью.

Еще вспоминается… Я больна, лежу в своей кроватке под белым кисейным пологом. Давно ли лежу, не помню. Мне очень неможется… Голова горит, то холодно, то жарко, то дремлется… Очнусь — мысли путаются, ничего не помню… В комнате полумрак. Лампадка теплится. Няня спит на огромном клеенчатом диване, на котором я люблю скакать… Иногда зову няню шепотом. Та не слышит. Я безропотно смиряюсь. Опять лежу, гляжу и куда-то уйду, точно потухну…

Раз в такую пору, когда лампадка тихо-тихо теплилась, я лежала с полузакрытыми глазами… Вдруг над моей головой послышался шорох… Подняла глаза и обмерла: стоит надо мною мать, отодвинув рукой занавеску… Черные глаза холодно глядят. Другой рукой она провела по моему горячему лбу, медленно нагнулась… долго глядела на меня и тихо поцеловала…