Уинстэнли - Татьяна Александровна Павлова Страница 7

И весной 1640 года наконец созывается парламент. Долгие годы произвола и тирании позади: в Вестминстер, старинные здания, отведенные для парламентских сессий, снова съезжаются народные представители. Лондонские подмастерья и хозяева мелких лавочек из уст в уста передают слова вождя оппозиции Джона Пима: «Опасность шотландского вторжения — менее грозная опасность, чем произвольное правление в стране. Первая находится далеко, а та опасность, о которой я буду говорить, находится здесь, дома!»

Парламент, вошедший в историю под названием Короткого, за три недели своего существования успел резко осудить политику короля и начать переговоры с шотландцами. 5 мая он был распущен, и молодой торговец Уинстэнли, возможно, вышел на следующий день вместе с возмущенным лондонским людом на площадь перед дворцом ненавистного Лода. В толпе раздавались выкрики: «Долой епископов! Долой церковные суды!» Потом королевские стражники стали разгонять народ, хватать зачинщиков; многих потащили в тюрьму.

Брожение шло по всей Англии, оно нарастало; английское войско вторично потерпело поражение от шотландцев, и те заняли север страны; местные жители, большинство из которых были пуританами, не оказали им сопротивления. Карла забрасывали петициями джентри из графств, наиболее разумные из пэров, горожане столицы и многочисленных местечек. Бунтовали крестьяне, разрушая вновь возведенные изгороди, продолжались волнения среди лондонских ремесленников. И осенью 1640 года король сдается: он вторично созывает парламент — Долгий парламент, как назовут его после в народе.

Все это время Уинстэнли, скромный лавочник с Олд Джури, улицы близ собора святого Павла, торговал готовым платьем. Он по-прежнему аккуратно развешивал и раскладывал по полкам дублеты и рубашки, панталоны и юбки. По вечерам, вздыхая, считал выручку, и печальная усмешка кривила его губы: доход с каждой неделей падал. А ему следовало заботиться о семье: раз ты женился, значит, отвечаешь не только за себя, но и за жену, и за будущее потомство. Он стал беспокойно спать; страх разорения заставлял просыпаться по ночам, ворочаться в постели, без конца пересчитывая: дебет — кредит, прибыль — убыток…

Позднее он сурово осудит себя за такое существование: «Прежде моя жизнь и радости, — скажет он, — были ограничены земными благами — богатством, друзьями, самодовольством, моей гордыней, жадностью и удовлетворением плотских желаний». Но и тогда уже, в первые годы торговой деятельности, смутное недовольство охватывает его. Постоянная тревога вызывает раздражение, проявляется подчас «в горьких словах и речах, в угнетении духа и беспокоит близких, которые называют это безумием или помрачением рассудка». Нет, не были безмятежными и счастливыми первые годы жизни с молодой женой в новом доме. Не было покоя ни внутри этого дома, ни в душах его обитателей, ни вне его…

Джерард, конечно, интересовался ходом дел в парламенте; каждый день приносил новые вести. Лидеры оппозиции требовали освобождения из тюрем пуритан Принна, Баствика, Бертона — тех самых, за распространение чьих трактатов бичевали и выставляли к позорному столбу подмастерье Лилберна. Пим в громовых речах обвинял короля в произволе, в незаконных арестах и поборах, в нарушении прав парламента, в искажении истинной религии. Провинциальный сквайр Оливер Кромвель требовал свободы Лилберну. По настоянию парламента Баствик, Принн и Бертон были выпущены на свободу, и Уинстэнли, вероятно, вместе с другими лондонцами радостно встречал изможденных, покалеченных палачом узников.

Он следил и за борьбой не на жизнь, а на смерть, разыгравшейся между парламентом и всесильным Страффордом, одно имя которого наводило ужас. Жестокий и коварный временщик убеждал Карла использовать созданную им в Ирландии армию для того, чтобы привести к повиновению английский парламент. Он задумал объявить вождей оппозиции государственными изменниками. Но Пим опередил его. Потребовав запереть двери парламента, он обвинил Страффорда во всех бедах, терзающих Англию: в произволе судебной власти, в жестокости тюремщиков, в разорении тысяч семей, в процветании монополий, в незаконных поборах. Против Страффорда выдвинули обвинение в государственной измене. А через месяц после ареста Страффорда обвиняют в измене и заключают в Тауэр архиепископа Лода.

Судебный процесс над первым министром разыгрывается весной 1641 года. Общины требуют смертной казни; Карл и некоторые из лордов категорически возражают. К Пиму в дом вечерами, после окончания заседаний, идут лондонские купцы, владельцы лавок и мастерских. Третьего мая огромная многотысячная толпа бушует у стен Вестминстера. «Правосудия, правосудия!» — раздаются крики. — «Долой великих преступников!» На следующий день толпа становится еще больше; она ощетинивается пиками, клинками, дрекольем. И восьмого мая лорды сдаются: они утверждают смертный приговор Страффорду.

После этого толпа перемещается к королевскому дворцу Уайтхоллу. Поют псалмы, к ночи народу еще прибывает, трепещет тревожный огонь факелов. И слабодушный монарх, обещавший своему любимцу, что ни один волос не упадет с его головы, сдается. 12 мая под ликующие клики народа, собравшегося на Тауэр-хилле, палач отсекает Страффорду голову.

Революция идет вперед, у нее свои законы, и никто уже не в силах остановить ее неумолимый ход. Парламент требует вырвать с корнем власть епископальной церкви. Лондонский люд с восторгом читает выдвинутый оппозицией «Билль о корнях и ветвях». Власть духовенства, говорится в нем, «является главной причиной и источником многих бедствий, притеснений и обид, причиняемых совести, вольностям и имуществу подданных… Наша церковь сохранила и увеличила черты большого сходства и подобия с Римской церковью: в одеяниях, во внешнем оформлении, в обрядах и порядке управления. Прелаты арестовывают и задерживают людей через специальных лиц, находящихся в их распоряжении… штрафуют и сажают в тюрьму людей всякого звания; врываются в их дома… уносят письма, книги, захватывают их имущество; устраняют от должностей; разделяют против их воли мужей и жен… Судьи страны запуганы властью и могуществом прелатов, и людям негде искать у них защиты…» Билль осуждает взяточничество, невежество, нечестность поставляемых университетами пасторов; обрушивается на монополии и патенты, которые вызывают бесчисленные злоупотребления; осуждает увеличение таможенных пошлин и налогов на предметы первой необходимости.

Но равенство в церкви означает и политическое, правовое равенство; а кое-кто не без оснований полагает, что оно ведет и к требованию имущественного уравнения, к наступлению на собственность. Лорды отклоняют мятежный билль: он заведет страну слишком далеко по пути свободы. Зато таможенные пошлины отменяются,