Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней - Саймон Моррисон Страница 7

чудес» в приходе Иоанна Крестителя, посещение которой стоило 1 рубль (50 копеек давали за дешевые места)[49]. Печатное издание переполняли заметки с обзорами разных социальных, культурных и экономических мероприятий. Анонсы исторических книг на французском языке, переводы английских статей об обработке почвы, объявления о продаже картин и земельных участков шли сразу после эпиграмм на императрицу и стихов к Новому году. Помимо новостей о представлениях и шоу уродов, «Московские ведомости» печатали и такие заметки: «Диета из мяса и пшеницы помогла старику из Аргентины дожить до 175 лет», «У девочки 7–8 лет из французской деревни Савинье-л’Евек все тело покрыто волосами, а борода и усы свисают до плеч»[50]. После этого следовали отчеты о погоде минувших дней: «Вчера днем в пять часов была гроза, шел небольшой град, но быстро закончился»[51].

В Москве Медокс всячески пытался угождать публике, искавшей увеселений. Развлечения оказывались под запретом в период православных постов, но и в остальные дни желающих было не слишком много. Англичанин стремился заполнить этот пробел, открыв театр, и вскоре стал руководителем одного из них, однако не без помощи кредиторов — купцов-старообрядцев, одолживших тысячи рублей на его проект и оставшихся не в восторге от отказа вернуть им долг. В их глазах Медокс выглядел Антихристом, и они настаивали на том, что город необходимо очистить от его присутствия.

Кроме того, антрепренер столкнулся с новым градоначальником, ненавидевшим иностранцев, а также с влиятельным политиком Иваном Бецким, открывшим собственный театр при Императорском воспитательном доме — учебном учреждении для сирот. После того, как территориальный спор был урегулирован, балеты и оперы стали зависеть от танцевавших и певших талантливых детей из приюта. В Москве появился театр и училище при нем.

Медокс считал город своим домом, но Москва была совершенно лишена Санкт-Петербургского неоклассического изящества. Наибольшую опасность представляли пожары, поскольку большинство неправительственных зданий, включая церкви, строили из дерева. Высокий уровень смертности также был проблемой. Бубонная чума в 1771 году уничтожила треть населения Москвы. Погибли, в том числе, два потенциальных соперника Медокса в театральной деятельности. Тогда центр города включал в себя район между белокаменными оборонительными стенами Кремля и наружным крепостным валом, рвом и воротами, к концу XVIII века получивший название Бульварное кольцо, — древние стены разобрали, а на их месте разбили бульвары. Кладбища, как и фабрики, располагались в центре города до тех пор, пока Екатерина не распорядилась перенести их за пределы крепости — в ремесленный пригород. Императрица смотрела на Москву свысока: «Помимо болезней и пожаров, там много дурости»[52]. Вместе с придворными она приехала в Кремль на коронацию, но, тем не менее, старалась сохранять дистанцию. По сравнению со столицей империи на берегах Финского залива — Санкт-Петербургом с его тринадцатью почтовыми отделениями, — Москва выглядела безнравственной и порочной. Правительница осознавала, что город нуждается в ее поддержке, поэтому осушила все болота, заточив притоки Москвы-реки в подземные трубы. Императрица была щедрой, когда видела в том целесообразность, и репрессивной, когда, по ее мнению, требовалась жестокость. Она подавила восстание 1773 года, но проявила милосердие к некоторым мятежникам, в их число входили крестьяне, бывшие осужденные, раскольники и казаки. Екатерина не поощряла применение пыток, равно как и публичную демонстрацию трупов. Однако это не распространялось на лидера повстанцев, Емельяна Пугачева. Он был перевезен в Москву из Симбирска (современного Ульяновска) в металлической клетке, после чего обезглавлен и расчленен на Болотной площади.

Пруссачка по происхождению, Екатерина поднялась на русский трон в 1762 году, после ареста ее инфантильного мужа, Петра III. Он управлял Россией всего полгода, проведя серию нерешительных реформ, которые должны были помочь бедным, но лишь вызвали раздражение низших благородных классов. Бывшего царя поместили под домашний арест в поместье в поселке Ропша под Петербургом. Екатерина позволила ему оставить слугу, собаку и скрипку, но не любовницу. В июле 1762 года он скончался по неизвестной причине. Алексей Орлов, младший брат фаворита императрицы, заявил, что Петр погиб в результате пьяной драки с караульными. Сама Екатерина объясняла кончину супруга малодушием. «Его сердце было слишком маленьким и иссушенным», — сказала она после того, как было произведено вскрытие[53]. Самодержица с теплотой описывала день, когда взошла на престол (за несколько дней до смерти мужа): «Я была почти одна в Петергофском дворце, в окружении только придворных дам, будто бы всеми забытая. Однако я очень сильно тревожилась, поскольку была в курсе всего, что делалось как за, так и против меня. В шесть часов утра двадцать восьмого числа Алексей Орлов вошел в комнату, разбудил меня и сказал очень тихо: „Пора вставать; все готово для Вашего провозглашения“. Я попросила рассказать подробности. Он ответил: „Петр III арестован“. Я уже не колебалась, поспешно оделась, не приводя себя в порядок, и села в карету, на которой тот приехал»[54].

Будучи императрицей, Екатерина ежедневно поднималась на рассвете для решения вопросов государственной важности и неизменно следила, чтобы заседания не длились дольше пяти минут (именно этот факт использован Медоксом при изготовлении часов). В любви она оставалась сдержанной, но рискованной; в советскую эпоху появилось множество нелепых сплетен о ее личной жизни. Архивные документы свидетельствуют о том, что царица существенно изменила российскую правовую систему, расширила границы империи на запад и распорядилась построить более ста городов в одиннадцати губерниях. Помимо создания Императорского воспитательного дома, в Москве была проведена реформа в области образования, включавшая открытие двух гимназий под эгидой Московского университета. Первая из них предназначалась для детей знати, вторая — для простого народа. Некоторые из одиннадцати детей Медокса посещали последнюю.

Для управления театром антрепренеру был необходим партнер из высших благородных слоев. Он нашел его в лице губернского прокурора, князя Петра Урусова, в чьи обязанности входило курирование московских маскарадов и ярмарок с силачами и дрессированными медведями. В марте 1776 года главнокомандующий в Москве князь Михаил Никитич Волконский предоставил Урусову особое разрешение на театральную деятельность в Москве сроком на десять лет. Ранее тот сотрудничал с итальянским антрепренером Мельхиором Гроти, но их отношения не заладились, и иностранец исчез, забрав с собой костюмы и жалованье сотрудников[55]. Полиция так и не смогла найти его. Медокс убеждал Урусова в финансовых и технических выгодах партнерства, рисуя картины завораживающих фантастических зрелищ, которые будут ставиться в специальных залах. Поскольку в Москве не наблюдалось нехватки безработных профессиональных актеров, ни один, ни второй не собирались принимать на работу девочек и мальчиков из Императорского воспитательного дома, занимавшихся по четыре часа в сутки, четыре дня в неделю. Артистов