Пит Шоттон - Джон Леннон в моей жизни Страница 7

Несмотря на то, что я был полностью готов к его мести во время обеда, Джон вдруг решил первым разбить лед одной из своих острот с серьезной миной, в которой я сразу почувствовал предельную близость к фразе «Я прошу прощения». В свою очередь, мой смех вызвал дружескую улыбку на лице Джона и все «старое» было забыто к великому разочарованию наших одноклассников, ожидавших грандиозного «махача» и завидовавших моей близости к Джону.

Начиная с этого дня его колкие замечания почти полностью исчезли, а наши ссоры стали очень редкими и быстротечными. Более того, Джон стал чем-то вроде моего защитника в такой степени, что я мог рассчитывать на его поддержку в самой неприятной ситуации. Точно так же и я всегда был «за Джона», если в беде оказывался он.

Много лет спустя Джон признался, что инцидент с велосипедным насосом стал поворотным пунктом в его отношении ко мне. «После этого я действительно начал уважать тебя, — сказал он. — Я видел, что ты меня боишься, но у тебя хватило мужества сказать: «С меня довольно!» Но меньше всего я ожидал, что ты ударишь меня, это было одним из самых неожиданных событий в моей жизни. Я был уверен, что знаю тебя, как себя самого.»

Вскоре после этого конфликта мы с Джоном дали клятву всегда оставаться лучшими друзьями независимо от того, каким будет наше будущее. Для скрепления этой клятвы мы решили стать кровными братьями — эта идея была заимствована из «Тома Сойера» или «Гекльберри Финна». Хотя фанатиком Марка Твена в большей степени был я, а не Джон (в то время его литературным героем был Джаст Вильям, необузданный 11-летний парнишка из сериала Ричмэла Кромптона), но окончательный поворот к нашей дружбе связан именно с ним. По-моему, сильное тяготение к этому появилось у Джона еще из-за того, что он был единственным ребенком в семье и втайне тосковал по единоутробному брату или сестре.

Во всяком случае, и его, и мое воображение загорелось идеей надрезать наши руки и прижать их вместе, распевая при этом напыщенные, непонятные речи о том, как мы, несмотря ни на что, даже умирать будем вместе. Мы единодушно сошлись на том, что церемония эта должна состояться в одной из наших любимых берлог: в гараже заброшенного дома в конце Вэйл Роуд, месте, подходящем для привидений, заполненном паутиной и темнотой и пропитанном экзотическими запахами затхлой резины, машинного масла и мочи.

В назначенный час, под вечер, в конце длинного школьного дня, мы забрались в гараж через разбитое окно. «Все это здорово, Джон, — сказал я. — Но чем же мы будем руки-то резать?»

«Не переживай, — ухмыльнулся Джон, снимая со спины ранец и извлекая из него нож с костяной ручкой, который он стащил у своей тетки.

«По-моему, он тупой, Джон», — запротестовал я. Он и вправду был настолько тупым, что им, пожалуй, нельзя было отрезать даже растаявшее масло.

«Да брось ты, Пит. Ты что, трусишь, или что?»

«Да нет, но… — вообще-то перспектива отпиливать себе кисть руки мне не улыбалась. — А без этой штуки мы клятву не сможем дать?»

«А как же кровные братья? — настаивал он, вдавливая нож в ладонь. — Будем мы становиться кровными братьями или нет?»

После этого единственным, чего я хотел, было не показаться трусом. «Будем!» — смело сказал я, и стал ждать, когда польется кровь.

Джон, не теряя времени зря, начал работать лезвием, однако, несмотря на боль, не смог добиться чего-то более красного, чем широкий рубец на ладони. «Ё… меня в рот, — сказал он. — Оно и вправду слегка туповато.»

Я вздохнул с облегчением. «Да и черт с этим ножом, Джон. Мы и без него сможем дать клятву.»

Поэтому, прижав друг к другу наши руки с воображаемой кровью, мы произнесли клятву в своем вечном братстве. А потом пошли домой пить чай.

Несмотря на конформизм и формализм умственного склада своих обывателей, Вултон по-прежнему оставался желанным местом для времяпрепровождения двух неугомонных мальчишек. Его леса и поля уже отводились под строительство жилых домов, но мы с Джоном не страдали от уменьшения числа тайных «берлог» и «площадок для игр», привлекательность которых только возрастала, если для обычной публики они были недоступны.

В диаметрально противоположной стороне от «Земляничных полей» находилось другое наше убежище, известное всем под названием Фостерских полей. Эти необитаемые владения, окруженные высокой и толстой стеной из местного песчаника, занимали склон небольшого холма. На наш взгляд, его главной достопримечательностью был мрачный пруд, кишевший жабами. И хотя мы не умели плавать, мы периодически бороздили его воды на незатейливом плотике. Однако, конструкция последнего была далека от совершенства — возможно потому, что мы построили его сами — так что все нередко кончалось отжиманием мокрой одежды.

Посмей мы в таком виде вернуться домой — и Джона, и меня ожидали бы крупные неприятности, особенно с тех пор, как тетушка Мими и моя мать категорически запретили нам даже близко подходить к этому жутковатому на вид пруду. Эти соображения зачастую обязывали нас разводить костер, снимать с себя все промокшее и ждать, пока и одежда, и наши дрожащие тела не станут сухими.

Однако, время от времени наш маленький огонек умудрялся выйти из-под контроля — в таких случаях мы с Джоном совершали акт быстрого бегства до того, как приезжали пожарники. Тогда мы с невинным видом занимали место в толпе зевак, глазеющих, как пожарники тушат огонь и процедура эта настолько восхищала нас, что мы начали устраивать пожары просто для удовольствия.

Своего апогея наша пиромания достигла вечером Дня Гая Фокса (День Гая Фокса (Guy Fawkes) — британский национальный праздник, знаменующий попытку Гая Фокса взорвать здание Парламента 5 ноября 1605 года. — прим. пер.) и стала самой изощренной (и предосудительной) из всех наших шалостей. В течение нескольких недель, предвкушая традиционный костер Пятого Ноября, все подростки Вултона занимались созданием гигантского чучела легендарного мистера Фокса и собирали огромную кучу валежника, газет и старой мебели. Все это надлежащим образом складывалось в Типе, долгое время служившем местом для ежегодного костра в Вултоне.

Вечером 4 ноября мы с Джоном, Айвеном Воэном, Билом Тернером и их приятелем по ливерпульскому колледжу Леном Гарри без злого умысла играли в Типе, когда Джон, созерцая 20-футовую кучу разного мусора и деревянных предметов, вдруг заметил: «А почему бы нам не подпалить этого придурка прямо сейчас?». Мы все сразу согласились, что это — самая гениальная идея из когда-либо слышанных нами. Я сбегал домой и утащил с кухни несколько спичек, которые были незамедлительно применены к огромной куче горючего барахла. После этого мы отправились на высокую насыпь у Менлав-авеню ждать «начала представления».