Альфред Штекли - Томас Мюнцер Страница 7

Первоначально было условлено, что диспут будет вестись в немецкой манере, то есть каждый будет читать заранее приготовленные выступления. Теперь же Экк, чувствуя поддержку герцога, требовал, чтобы диспут шел в вольной итальянской манере. Он был уверен, что переговорит кого угодно. Искушенный оратор, находчивый и острый на язык, он ловко жонглировал цветистыми фразами и, как никто, умел создавать впечатление, что доводы его непобедимы. Он превосходно понимал, что почти всегда успех его зависит не от истинности защищаемых им положений, а от его редкого искусства быстро и ловко топить противника в водопаде речей. Он терпеть не мог, когда выступления его записывались. Посидев на досуге над протоколом, нетрудно увидеть, насколько легковесны аргументы Экка. Да и вообще зачем распространять ложные взгляды раскольников! Поэтому он упрямо настаивал, чтобы протоколы не публиковались.

Лютер прибыл как один из спутников Карлштадта. Но Экку важней всего было добиться победы над Лютером. Он не скрывал, что приехал в Лейпциг только ради доктора Мартина. Он уговорил Георга Саксонского официально разрешить Лютеру участвовать в диспуте.

В конце концов Карлштадт согласился, что материалы диспута будут обнародованы после того, как третейские судьи выскажут о них свое мнение. Об этих судьях препирались долго. Виттенбержцев старались поставить в самые невыгодные условия: пусть они или откажутся от диспута, или признают судьями тех людей, которых им предлагают. По го роду разнесся слух, что они из трусости хотят избежать спора. Они приняли вызов.

Утром 27 июня Экка и Карлштадта церемонно приветствовал университет. После торжественного богослужения процессия направилась в герцогский замок. Зал был украшен дорогими коврами. Профессор поэтики, отчаянно кашляя и хрипя, битых два часа терзал слушателей нуднейшей латинской речью «О том, как следует вести диспут, в особенности по вопросам теологии». Когда он кончил, был исполнен псалом, который все слушали, стоя на коленях.

И вот диспут начался. Трудно найти людей, которые так резко отличались бы друг от друга. Экк — высокого роста, крепко скроенный, широкогрудый, сильный, самоуверенный. Он обожал театральные жесты и строил из себя большого барина. Даже его сторонники признавали, что грубое лицо и весь его облик скорее подходят мяснику или громиле-ландскнехту, чем профессору теологии. Рядом с ним щуплый Карлштадт казался совсем маленьким и слабым.

Слушать Карлштадта было тяжело: склонившись над бумажками, он, словно педантичный учитель непонятливым ученикам, диктовал свои положения.

Экк мгновенно сообразил, как легче всего обезоружить противника. Он добился, что устроители диспута запретили спорящим пользоваться записками и листать книги. Они должны держать все в голове!

Магистрат, опасаясь, что разгорятся страсти, отрядил блюсти порядок в замке около сотни вооруженных и облаченных в латы горожан. Они изнывали от безделья. На диспуте царила скука. Злые языки говорили, что даже лейпцигские богословы, сидевшие вокруг кафедры, спали, и их приходилось будить, когда наступало время обеда.

Неудача Карлштадта была очевидна и для его друзей. Мало утешения в том, что он прав. Он так вяло ведет диспут, что Экку безнаказанно сходят его плутовские трюки: приписывание противнику чужих взглядов, ловкое по ходу спора придумывание цитат, которых нет ни в одной книге. Карлштадт, оправдываясь, говорил, что из-за ушибов и кровопускания он не может достаточно быстро отвечать на выпады Экка.

Томасу с каждым днем все больше нравился Карлштадт, некрасивый, выглядевший старше своих лет человек. На этот раз он не блещет красноречием, но за его тяжеловесными фразами чувствуется непоколебимая убежденность. Да ведь и обращается он к книгам не из беспомощности — он хочет поосновательнее доказать заблуждения противника.

После нескольких дней диспута Экк был уверен, что с Карлштадтом покончено. А как поведет себя Лютер? Он вызывал всеобщий интерес. Доктор Мартин выгодно отличался от Карлштадта — сильный, полный энергии, с живыми, внимательными глазами. Даже в его внешности были черты, которые давали пищу праздным толкам. Замечали все: и ткань одежды, и покрой берета, и худобу — уверяли, что сквозь одежду можно легко пересчитать его кости, — и перстень на пальце. Странное дело, доктор Мартин и в этом не походил на других. Мода была на золотые кольца, а Лютер носил серебряный перстенек. Что в нем? Таинственный амулет, средство против нечистой силы или какое-нибудь снадобье, подаренное отступнику самим лукавым? Наверняка там что-то было. Сведущие люди уверяли, что в его перстне сидит сам черт. Монахи, встречая Лютера на улице, переходили на другую сторону и исступленно крестились: «Изыди, сатана!»

Многие вздохнули с облегчением, когда увидели, что на кафедру вместо Карлштадта поднялся Лютер. Доктор Мартин прекрасно владел собой. Он был подчеркнуто спокоен и самоуверен. В его поведении чувствовалась склонность к позерству. Он принес с собой букетик гвоздик и как ни в чем не бывало нюхал цветы, пока Экк метал по его адресу громы и молнии. Мюнцера при всем его пылком восхищении Мартином раздосадовала такая вольность. Шла борьба за умы людей. Уместно ли кокетливо прятать нос в яркие гвоздики? Мюнцеру претили позы. Решившись на борьбу, следовало запасаться оружием, а не цветами.

Лютер заговорил, и в зале воцарилась глубокая тишина. Доктор Мартин превосходный оратор. У него хороший голос. Речь его четка и немногословна. После громоподобных словоизвержений Экка его приятно слушать, тем более что был он весьма сдержан. Он заявил, что из благоговения перед папой и католической церковью он бы с радостью вообще не касался вопросов, вынесенных на диспут, если бы Экк его не вынуждал.

Но на следующее утро диспут принял весьма острые формы. Экк решил бить без промаха. К чему препираться о разных частностях, когда каждому должно быть ясно, что защищаемые Лютером положения просто-напросто гуситская ересь? Взгляды Лютера на природу папской власти, заявил он, поразительно похожи на заблуждения раскольников чехов.

Лютер отвел выпад Экка как недостойное измышление. Но тот и не подумал отказаться от темы, которая давала возможность показать противника в невыгодном свете. С издевкой в голосе он спросил Лютера: «Если ученый отец на самом деле против гуситов, то почему же он тогда не использует своих выдающихся талантов, чтобы письменно их опровергнуть?» Мартин решительно возражал против попытки представить его сторонником Гуса.

Когда объявили перерыв, толпа устремилась обедать — кто домой, кто в харчевню. Друзья окружили Лютера. Мюнцер не мог подавить волнения. Его тревожили ответы Мартина. Здесь нельзя было вилять. Лютер слишком пылко называет попытки Экка связать его взгляды с учением Гуса недостойными измышлениями. Отклонять идейное родство с Гусом — не значит ли это отрекаться от Гуса? Тогда многим ли отличаются новые реформаторы от тех священников-палачей, которые отправили его на костер? Надо прямо заявить об отношении к Гусу, считает ли Лютер его еретиком или нет. Конечно, такое заявление требует смелости. Оправдывать осужденного церковью еретика — значит впадать в ересь.