Иван Спирин - Записки военного летчика Страница 7

Четыре месяца инструктор, горюя о петухе, упорно искал виновника его гибели. Он прибегал к тонким психологическим приемам. То усиленно запугивал учеников, то подделывался к тем, кого он считал слабохарактерными, способными выдать товарища. Он устраивал засаду на улице, ловил кого-нибудь вечером и с мрачной торжественностью изрекал:

- Все известно: петуха убил ты. Признавайся!…

Но курсанты держались стойко. Ничто не помогло. Инструктор так и не уличил убийцу птицы. [26]

Подобные случаи были естественны в обстановке, которая царила в старой летной школе и некоторое время после революции.

Инструктор занимал в школе особое положение. Гроза учлетов, он так и назывался - бог!

Для инструктора не были писаны ни уставы, ни законы. Он был единовластным и полноправным распорядителем курсантской судьбы. Попытайся учлет возразить инструктору, и дерзкий уже отчислен из школы за «неуспеваемость». Не взлюбил инструктор, не по вкусу пришлась ему физиономия учлета - кончено: бедняга отчислялся за «неспособность».

Для инструктора было признаком хорошего тона держать себя с учениками на манер Юпитера-громовержца. У него были для учеников особые, не всегда цензурные прозвища. Например, распространенное обращение - «ну ты, сапог» - считалось еще сносным.

Он приходил на полеты, как правило, с опозданием. Курсанты почтительно ожидали своего «бога». Придет такой педагог, волком взглянет на своих питомцев и молча ткнет в кого-нибудь пальцем. Это значило:

- Тебе лететь.

Тот, кому выпал жребий, быстро влезал в самолет, дрожащими руками застегивал ремни и взлетал. В полете ученик, невзирая на шум мотора, внятно слышал отборную ругань, которая, сдобренная угрозами, заменяла то, что ныне принято называть методическим исправлением ошибок.

Инструктор старой школы держал себя жрецом, постигшим все законы полета. Он нестерпимо важничал и порой сам был уверен, что лучше его в летном деле вообще никого нет и быть не может. Отсюда и соответствующая, с позволения сказать, методика обучения. А по существу - ее не было. Каждый обучал, как знал, как умел. Много было недомолвок, неясностей и в системе обучения и в самой технике пилотирования. Но каждый инструктор считал своим долгом выдавать авиацию за искусство только для посвященных, постигших великие секреты полета.

Поэтому полет был окружен ореолом таинственности, загадочности. Это - ритуал, который в совершенстве знает только инструктор. Но он до поры до времени не открывает свои секреты… [27]

Нелепо и странно выглядел самостоятельный выпуск ученика. Прежде всего никто не знал, когда его выпустят в полет одного. Когда же ученик летел в первый раз самостоятельно, то на крылья самолета привязывали по красной ленточке с одной и с другой стороны. Эти опознавательные знаки должны были при воздушных встречах оповещать, что ученик летит первый раз без инструктора, ему полагается уступать дорогу и вообще не мешать, не смущать его.

И вот близок конец летной программы. Кончаются полеты учеников с инструктором. Он приходит на аэродром еще более мрачный, еще более сердитый. Ученики, и так боявшиеся инструктора, теперь избегают встречаться с ним глазами. Волнения и всяческие переживания учеников усугубляются торчащими из кармана кожаной куртки инструктора пресловутыми красными ленточками.

Ученикам полагалось догадываться, что сегодня кого-то будут выпускать. Кого? Неизвестно. Легко представить себе состояние учеников. А инструктор нередко целый день проходит с торчащими из кармана красными ленточками, но никого в самостоятельный полет так и не выпустит.

А иногда, как гром среди ясного неба, раздавалось ошеломляющее ученика:

- Ну-ка, ты - садись! Да смотри у меня!…

После выпуска курсанты должны были преподносить инструктору подарки. Вообще инструктора надо было задабривать, жить с ним в ладу, отнюдь не сметь иметь свое суждение, не перечить и даже в мыслях этого на держать. Такой стиль обучения летчиков, свойственный старой школе, к сожалению, некоторое время оставался и в советской летной школе.

Основной бедой школы тех дней была слабая подготовка летного состава. Выпускали недоучек. Обучали буквально за семь-восемь полетов. Эти семь-восемь полетов ученик делал с инструктором. Ему показывали, как надо взлетать, садиться - и считалось, что курс закончен. Затем давались два самостоятельных полета - и летчик обучен.

Такой авиационный недоросль, конечно, большей частью кончал свою летную карьеру в первом же полете, как только встречались трудные условия. Правда, [28] некоторые пилоты уцелели, сами «выплыли», выправились, продолжали летать самоучкой. Кое-кто из таких самоучек неплохо летает и в наши дни.

А авиацию любили. От желающих поступить в летную школу отбоя не было. Но многие кандидаты отсеивались медицинскими комиссиями. Доктора в то время и сами плохо знали, какие требования предъявлять к летчику.

Врачи, которым авиация представлялась непостижимым для простых смертных искусством, изобретали такие способы испытания поступающих в школу, что процедура медицинского осмотра отчасти напоминала упражнения средневековых инквизиторов. Осматриваемому, например, предлагалось неподвижно сидеть на стуле. Над головой прикреплялся бак изрядных размеров, наполненный водой. От бака спускался шланг, который вставляли испытуемому в ухо. Человек сидит, в ухо ему льется вода. Испытуемый, мягко говоря, обалдевает. И вдруг резкий окрик:

- Встать, вытянуть руки вперед!

Какие дефекты в здоровье испытуемого удавалось обнаруживать этим способом - неизвестно. Не было это известно и самим медикам.

Подстать этой «гидротехнике» был такой способ. Ученику надевали на голову высокую каску, к которой было прикреплено торчащее вверх перо. Оно касалось листочка закопченной бумаги. Стоять в этом нелепом головном уборе нужно было смирно - пятки вместе, носки врозь, руки по швам. Стояли подолгу. От еле заметных движений перо царапало бумагу. Потом врачи погружались в изучение полученной «диаграммы». И опять-таки никто не знал, зачем это нужно, какие данные о физическом состоянии человека, собирающегося пойти в авиацию, дает этот способ, который, кстати, так и назывался «писать головой».

Существовал еще один «медицинский» прием. Посадят тебя на специальный стул и начнут крутить, пока не помутится в глазах. Для чего? Напрасно было бы искать ответа.

* * *

Коренным образом перестроилась летная школа. И отчислений по «неспособности» стало меньше, и по физическим данным стало больше людей подходить для [29] летного дела. Нам кажется, это объясняется тем, что медицинские испытания приведены теперь в соответствие со здравым смыслом и отличаются подлинно научным подходом к делу. Отбирают тщательно, наверняка, но без всяких так называемых «медицинских приемов», вроде описанных выше.