Вячеслав Лебедев - Фрунзе Страница 7

— А молоко превратилось потом в воду? — шутливо спросил Миша у старика. — И вдобавок в соленую?

— Да, видно, уж так… — вяло ответил старик, не расчуяв насмешливости вопроса, но добавил: —Это от слез покинутой жены соленый он стал, наш Иссык-Куль…

Но легенда легендой, а что «иссыкский корень» существует, знали и Миша и Эраст. И даже латинское название его знали: «Аконитум напеллюс».

— И вот растет синий цветок, бывший хан Хаспек, на горах… Он для всех страшен. Ни скот его не ест, ни человек его не трогает. Даже и другие травы не растут возле него… — так закончил старый пастух свой рассказ.

Двинулись дальше вдоль берега Иссык-Куля. Безлюдно было на гигантском озере и на его гористых берегах. Ни паруса, ни даже лодки не скользило по синей глади. Тишину нарушали только пронзительные крики стрижей да свист скворцов, наделавших себе глубоких пещерок-гнезд в высоких срезах берегов.

Время от времени клекот медленно проплывавшего гималайского грифа заставлял путников вскинуть головы. Не раз пробовали и Миша и Драгутин подбить грифа выстрелом, но ничего не получалось. Спокойно, величаво продолжал плыть белоголовый, крылатый великан над голубым простором гигантского озера, над бархатистыми складками гор…

Целых десять дней продолжался путь от Тур-Айгыра до Каракола (Пржевальска), где находилась могила знаменитого исследователя Средней Азии и стоял на приколе в Джергаланской бухте оставшийся после Пржевальского парусный бриг. Делали роздыхи в Чолпон-ата, в Курумды, в Тюпе.

Дальше, от Пржевальска, двинулись без Иванова и Новака, на лошадях, с провожатыми-киргизами. Позади остались целебные ключи Джеты-огуза и густой еловый лес с орхидеями, ирисами, толстыми палицами эремуруса.

Образцы бесчисленных растений быстро пополняли ботаническую коллекцию Миши. Насекомыми и птицами занимался Эраст Поярков.

Выше хвойного пояса, состоявшего из прославленной голубой тянь-шаньской ели, шли изумительные альпийские луга, усыпанные белыми эдельвейсами и огненным циноглоссумом. Воздух становился все более разреженным, трудноватым для дыхания. На восток и на юг снова тянулся покрытый вечными льдами горный массив. А далеко позади едва угадывался синеватыми проблесками сжавшийся, сузившийся Иссык-Куль.

Но вот конь, на котором ехал Миша, вдруг отпрянул в сторону. Прямо перед глазами на гладкой голой полянке возвышался унизанный синими цветами высокий стебель аконитума напеллюс. Миша и Эраст сразу узнали это растение, по ядовитости равное самым страшным ядам — кураре и цикуте.

Долго смотрел Миша на воплощение сказочного хана Хаспека и, наконец, сказал, обращаясь к Эрасту:

Вот, брат, оно, олицетворение самовлюбленного, надменного одиночества…

Они смело продолжали путешествие. Порой все же их охватывал страх. После захода солнца они чувствовали себя затерянными и одинокими среди суровых, мрачных, незнакомых им гор. Окутанные вечерним сумраком, покрытые снегом вершины виднелись уже не где-то вверху, а под ногами. Несмотря на то, что стоял самый жаркий месяц года — июль, на этой угрюмой, совершенно безлюдной высоте было холодно. Здесь была почти зима.

Вот как описывал сам Михаил Фрунзе это увлекательное и полезное путешествие в письме приятелю К. Суконкину в Семипалатинск:

«…Что за веселое время-то было! Мы объехали, во-первых, громадное пространство, были в Пржевальске, объехали озеро Иссык-Куль, затем перевалили Тянь-Шань, спустились к китайской границе, оттуда воротились в Нарын, из Нарына поехали на Сон-Куль — тоже озеро, а с Иссык-Куля — в долину Джумгал. С Джумгала — на Сусамыр, с Сусамыра — в Фергану к Андижану. Не доехав немного до Андижана, повернули в обратный путь. Ты, может быть, удивляешься тому, что я пишу все «объехали», между тем как мы отправились пешком. Но мы именно ехали, так как возле Кастека, по предписанию, нам дали лошадей, и мы с тех пор постоянно ехали верхом на переменных. В заключение несколько цифр.

Мы проехали около 3-х тысяч верст; ехали 68 дней; сделали 16 перевалов, в том числе 9 снеговых; из снеговых самый большой — Тозор в Тянь-Шане; затем Ойчаны, Качены и Устор в Александровском хребте, и потом Курумдинский перевал… Алатау и Алма-атинский на Верный, а затем еще несколько почти таких же, как Алма-атинский. Экспедиция наша увенчалась полным успехом. Мы собрали 1 200 листов растений, 3 000 насекомых: при этом заметь, что растения собирал я один… Коллекции мы уже отправили в Императорское географическое общество и Ботанический сад. А что за местности-то мы видели! Одна прелесть!

Куле, вот где охота-то! Дичи — гибель! Видал много волков, кабанов и всяких козлов. Вообще я очень доволен тем, как провел каникулы…

В следующем письме напишу, как проводил время в Пржевальске. Отвечай скорее.

Твой друг М. Фрунзе».

Возвратившись в Верный, Миша обработал собранный им богатый гербарий высокогорной тянь- шаньской флоры и отослал его в Петербург. Оттуда пришел вскоре отзыв:

«Ваша коллекция, как весьма ценная, включена в ботанический фонд Университета и Академии. Продолжайте работать по этой линии». [6]

Все поздравляли Мишу.

— Может быть, знаменитым ботаником станешь, — сказал ему директор гимназии Вахрушев.

Но сердце все сильнее влекло Мишу к иному. Ему все яснее становилась несправедливость, жестокость, уродливость старого мира…

5. АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

Трудно приходилось братьям Фрунзе. Сестры подрастали, росли и расходы. Хотя сравнительно дешева была жизнь в Семиречье, все-таки и для тех мест недостаточен был заработок, осиротевшей семьи.

Даже летом не всякий раз удавалось отдохнуть Константину и Михаилу. Готовили школяров к переэкзаменовкам.

В Пишпек Михаил попадал все реже, но, когда такая возможность появлялась, он ехал туда с большим удовольствием и там тотчас же отправлялся с кем-нибудь из дядей своих Бочкаревых в поле, помогать в полевых работах. Вечером у костра Михаил заводил разговоры с крестьянами. Расспрашивал, как им живется, рассказывал про то, что сам читал и знал о жизни.

Костер, подкармливаемый сухим кураем [7], трещит, вскидывая красные языки в темноту ночи. Позвякивают бубенцами стреноженные лошади. Чавкают волы. Где-то вдалеке, на Чуйских сазах [8], глухо кричит зобастый афганский гость — пеликан. Выпь застонет, гукнет сова, летучая мышь прошелестит совсем над ухом. Разгорается, как костер, беседа…

Однажды Мише пришлось заночевать вместе с братом в развалинах старой «муллашки»: так называется у киргизов подобие мавзолеев — надгробий над могилами знатных и богатых покойников.