Владимир Вернадский - Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года Страница 7

Большое возбуждение вызывает бегство или поездка Гесса в Англию. Рассказывают о возможности войны с Германией. Официальные влиятельные круги скорее ближе к английской ориентации. Я боюсь, что официальная лесть и пресмыкательство ЦК партии принимает за реальность. А между тем грозно всюду идет недовольство, и власть, окруженная морально и идейно более слабой, чем беспартийная, массой, может оторваться от реальности. Две фигуры: Сталин и Молотов - остальное ‹…›[71] .

Большинство думает, что мы и наша армия не можем бороться с немецкой ‹армией›.

Я думаю, что в конце концов немцы не справятся ‹с нами› - но фикция революционности, которая у нас существует, где две жандармские армии и мильоны каторжников (в том числе цвет нации), не может дать устойчивости.

Получил от Георгия вырезку: огромные успехи в Америке с новым циклотроном, перед которым пасуют все больше ‹циклотроны›, у нас еще строящиеся.

При великолепном, в общем, людском материале, возможность их ‹научных работников› проявления ‹очень ограничена› - методика не на высоте.

Сегодня приехали к 2 часам дня в Узкое. Дождливый холодный день.

Сегодня получили от Ниночки[73] старые письма от 22-23 марта - о той поразительной перемене, которая произошла с Танечкой, когда ей позволили писать левой рукой [74] .

7.IV.1941 года - письмо Степанову[75] в связи с реконструкцией Геологического Института Академии Наук. Нездоровье не позволяет лично присутствовать при обсуждении ‹на Президиуме этого вопроса›. В сущности, эта организация Института введена в 1938 году распоряжением Кагановича (как бы постановлением ‹Академии›). Маразм научной работы при наличии талантливых и работящих людей - явно благодаря гниению центра, который в XX веке организован, как при царе Алексее Михайловиче. Добился малого - если добился. Безответственная роль партийной организации из молодежи, фактически схватившей только верхи и этого не сознающей и в то же время все усилия которой направлены на «лучшую» жизнь - на всяческое получение денег. Кашкины, Коневы и т. п. ‹партийцы› представляют организацию в организации и в значительной мере искажают структуру Академии. Один, как покойный Архангельский [76] , из мелкого честолюбия пытался этим воспользоваться - А. Е. ‹Ферсман› из боязни, так как ему не верят, и неуменья выбирать людей менее сознательно шел на недопустимые компромиссы. Жизнь вносит поправки, но с опозданием. Чувство гниения направляющих центров.

5.V.1941 года Сталин стал председателем Совнаркома, Молотов - его заместителем. Личная диктатура выявилась наружу. Говорят, он вылечился.

Холодное, ветреное, но солнечное утро. Санатория почти пустая. В санатории нет градусника - еще не повесили! Это повторяется каждый год.

Написал три открытки Ниночке в связи с ее интересными письмами о Танечке: левша - и резкое изменение в ее поведении и способностях.

Чем более думаю, тем более убеждаюсь, что я правильно охватил левизну-правизну, охватил явление: разное состояние пространства в живом и косном. Это - явления новообразований состояний пространства, неизученное реальное явление в истории нашей планеты и, очевидно, мироздания.

Надо добиться четкого письма - следить за собой[77] .

Здесь - бывший мой слушатель - «средний» студент, по его словам, жизнь которого была разбита fatum'ом, - Иван Иванович Мельников[78] .

Немедленно по утверждении меня Головой Украинской Академии Наук[79] я вышел из Конституционно-демократической партии и ее Центрального Комитета [80] . Во всех киевских газетах появилось мое мотивированное письмо об этом. Я мотивировал это тем, что считаю президентство в Академии Наук несовместимым с политической деятельностью. Такое же письмо я отправил в Киевский комитет Конституционно-демократической партии. Секретарем его была тогда сестра Луначарского, симпатичная и умная женщина. Она позже перешла в партию большевиков, говорят. Я тогда уже потерял ее из виду.

Когда в 1922 году я уехал в Прагу, там я заявил об этом князю П. Д. Долгорукову[81] , и помню, раз рядом в комнате заседал Центральный Комитет Конституционно-демократической партии: я отказался прийти.

Этот выход не был только следствием этой формальной причины. У меня уже ‹тогда›, когда я был во Временном правительстве[82] , я глубоко был не согласен с правительством князя Львова, не говоря о Керенском. Считал ошибочной всю тактику ‹кадетов›. Деятельность кадетов во время междоусобной войны у Деникина окончательно меня ‹от них› оттолкнула - и в земельном, и в национальном вопросах.

В записке 17.II.1932 года, поданной В. М. Молотову, я писал: «Больше года назад я обратился через Академию Наук в Ученый Комитет при ЦИК с ходатайством о моей заграничной командировке на год. Это мое ходатайство рассматривалось по неизвестной мне причине в особом порядке».

Второй раз писал Сталину о заграничной командировке, по совету Луначарского. Я упомянул о том, что пишу ему по совету Луначарского.

Луначарский говорил мне, что он получил выговор ‹от› Сталина - как же я могу вмешиваться в эти дела, беспартийный. Мне кажется, с 1930 года в партийной среде впервые осознали силу Сталина - он становится диктатором. Разговор со Сталиным произвел тогда на Луначарского большое впечатление, которое он не скрывал.

1932 год. - На Украине голод. Он произведен распоряжениями центральной власти - не сознательно, но бездарностью властей. Доходило до людоедства[83] - хотя украинское правительство исполняло веления Москвы. Крестьяне бежали в Москву, в Питер много детей вымерло. В то же время в связи с неприятием колхозов (Второе (народное) Крепостное Право - Всесоюзная (народная) Коммунистическая Партия) ‹последовали репрессии›. Л. Н. Яснопольский [84] бежал из Киева от голода в Москву.

В феврале 1932 года я так и не мог видеть Молотова, так как он сидел целые дни и вечера в связи с какими-то происходящими в это время аграрными преобразованиями. Мне кажется, в это время шла какая-то большая работа по учету колхозов и совхозов?

В это время Молотов только принял Гамова[85] , который его обманул и не вернулся. Молотов был тогда еще homo novus и только приобретал влияние. Я встретил Гамова в Париже, и он сразу - в разговорах и поступках - ясно выступал, открыто говорил об условиях нашей жизни - о терроре и бестолочи. Гамов имел большой успех как ученый своими мировыми ‹работами›.