Татьяна Бирюкова - Москвичи и москвички. Истории старого города Страница 7

Послом Власьевым, канцлером Сапегою и кардиналом говорились речи.

Запели «Veni, Creator!». Началось обручение.

Умнейший Власьев произвел на всех собравшихся в церкви некоторое странное впечатление. Он будто всех смешил. Кардинал велел послу говорить за собой по форме клятвенное обещание на латинском языке. Поляки удивились, что Власьев произносил все правильно, что он знал латинский. Потом вдруг, прервав кардинала, сказал: «Панне Марине говорить имею я, а не Ваша милость». Власьев произнес обещание невесте от имени царя. Марина ответила от себя — царю. Когда в числе других вопросов кардинала прозвучал вопрос о том, не обещался ли Великий царь кому другому в супружестве, Власьев отвечал: «Разве я знаю? Царь ничего не поручил мне на этот счет». И, услышав гомон вокруг себя, добавил: «Если бы он дал обещание другой девице, то не посылал бы меня сюда».

Когда пришлось давать кольца, то посол вынул из маленького ящичка царский алмазный с большой и острой верхушкой перстень, величиной с крупную вишню, и подал его кардиналу. Священнослужитель надел его невесте на палец, а от невесты посол принял перстень не на палец и не на ладонь обнаженной руки, а прямо — в тот ящик.

При связывании эпитрахилью (ковриком) рук бракосочетавшихся из уважения к будущей царице Власьев не решился взять Марину просто за руку. Он обернул свою руку чистым платком и всячески остерегался, чтобы его одежда никоим образом не прикасалась к платью сидевшей с ним рядом «молодой».

Потом за столом король уговаривал Власьева есть. Но тот отвечал, что холопу неприлично это делать при таких высоких особах, что с него довольно и чести смотреть, как кушают они.

Марина тоже ничего не ела за обедом. Власьев, правда, без оговорок пил за столом за здоровье обрученных. Но, когда Марина со слезами падала перед королем на колени, чтобы поблагодарить его еще и еще за все милости, посол Русского царя стал громко жаловаться на такое унижение будущей московской царицы.

После пира был бал. От «мужа Димитрия» Марине были поднесены дорогие подарки. За подарками холопы несли шесть очень тяжелых кирпичей, вылитых из золота. Также шла телега с пятью сотнями тысяч «чистыми деньгами», из которых Сандомирскому воеводе было дано 300 тысяч.

Необычайно пышный и торжественный въезд Марины в Москву состоялся лишь 3 мая 1606 года.

Интересна такая зарисовка современников. Когда колесница с Мариной въезжала в Кремль, на Спасском мосту 50 польских барабанщиков и столько же трубачей «производили шум несносный, более похожий на собачий лай, нежели на музыку, оттого что барабанили и трубили без всякого такта, как кто умел». Это музыканты старались сыграть польскую народную песню.

Сначала Марина навестила в Вознесенском монастыре царицу-старицу Марфу, которая вынуждена была признавать в Марине жену родного сына. На встречу с Мариной духовенство не вышло, так как она была иноверкою.

До коронования в первый свой день по приезде в Кремль Марина ничего не ела, потому что русские монастырские кушанья ей были не по вкусу. Лжедимитрий, узнав о том, прислал ей польских поваров. Кроме того, он развлекал ее музыкой и плясками скоморохов, что было вовсе неприлично в монастырских стенах, где она жила до дня свадьбы.

Волшебный свадебный сон Марины наяву осуществился 8 мая. То было следование в торжественной процессии на коронование и венчание вместе с царем в Успенский собор Кремля, потом возведение Марины (в русском платье) патриархом на трон, возложение на нее барм, диадемы и короны, цепи Мономаха.

Все прошло в круговороте: помазание на царство, венчание, свадьба, пиры, балы, танцы, подарки от мужа. Последние стоили около четырех миллионов рублей из русской казны.

Случилась и неприятность: когда брачный пир закончился и вечером молодых повели в спальню, вдруг у порога комнаты из царева перстня выпал дорогой камень. Его стали искать, но не нашли. Это было зловещим предзнаменованием супругам. И верно: всего восемь дней была на троне гордая полячка. Все оборвалось заговором русских патриотов…

К утру 17 мая Димитрий, проснувшись, увидел, что заговорщики ворвались во дворец. Он бросился к покоям Марины и закричал ей: «Сердцемое, здрада!» Сам выскочил из окна с высоты 15 сажен, сломал ногу. Под окном его и докончили.

Марина, услышав крик мужа, побежала, стала в разных местах прятаться. От смерти ее спасли маленький рост, худоба и пышная юбка крупной «охмистрины». Дама из свиты сказала, что царицы в доме нет, что она ушла к отцу…

Потом, когда Марину с отцом в окружении трех сотен охранников выдворяли из Кремля, она сказала: «Я бы желала, чтобы мне отдали моего маленького негра, а прочее, так и быть, пусть пропадет, хотя у меня было немало драгоценностей». Позднее она дала обет по освобождении никогда не быть высокомерною.

Чтобы Марина не лишилась московского владычества, Юрий Мнишек хотел выдать ее замуж за Василия Шуйского, но тот женился на другой — княжне Марии Буйносовой-Ростовской.

При заключении 25 июля 1608 года русско-польского перемирия Мнишекам предоставили свободу. Они хотели вернуться на родину.

Но обстоятельства изменились: у появившегося на Руси нового «уцелевшего Димитрия» не было достаточно денег, и он решил воспользоваться сохраненным за Мариной богатством (ведь она странным образом еще считалась наследственною государыней, ей бояре присягали в верности, она носила драгоценную русскую корону).

С этой полячкой Лжедимитрий-II (или «Тушинский вор») был бы сильным, а без нее — ничто.

Марина поехала к нему с надеждой на возможную встречу с венчанным своим мужем. Но, как оказалось на самом деле — к неведомому ей человеку. По дороге она веселилась, пела.

Когда на месте верные люди донесли царице, что в Тушине не ее Димитрий, Марина поначалу испугалась. Но, поразмыслив, признала, для блага Римской церкви, его своим. В сентябре 1608 года произошло их тайное венчание.

Жилось Марине в Тушинском стане скверно. Без любви, в безденежье. Но она не падала духом, была энергичной и в письме к отцу отмечала:

«Солнце не теряет своего блеска потому только, что его иногда черные облака заслоняют».

27 декабря 1609 года грубый и порочный «царик» тайно бежал из своего стана от непослушных ему поляков в Калугу. Он вместе с преданным шутом выехал переодетым, в навозных санях.

Марина осталась одна в обширных тушинских деревянных хоромах среди массы палаток, землянок, шалашей, обозов, среди буйного войска, каких-то женщин, взятых в плен или добровольно нахлынувших к тушинцам, с которыми жилось плохо, но часто — весело.