Станислав Мыслиньский - Из одного котелка Страница 7

— Сержант Сорокин! У вас со вчерашнего дня не хватает двоих людей. Так вот, принимай пополнение! Передай писарю батареи, пусть зачислит ребят в состав вашего расчета. Накорми, получи для них обмундирование. А этому босому пусть старшина выдаст сапоги, а то не успеет еще понюхать пороху, как станет хромым. — Лейтенант встал и похлопал нас по плечу: — С этой минуты вы — артиллеристы 1-й батареи 968-го артиллерийского полка 395-й стрелковой дивизии. Запомните это как следует, ребята…

— Постарайтесь оправдать доверие, которое оказали вам, приняв вас в ряды нашей прославленной части, — добавил политрук.

Офицеры, продолжая разговаривать, направились к берегу речки. Командир батареи развернул на ходу большую карту.

— Отличные у нас командиры, верно, ребята? — не скрывал сержант своего удовлетворения. Он достал кисет с табаком, протянул нам по клочку газеты. — Закуривай! — предложил он, скручивая козью ножку. — Сейчас я познакомлю вас с личным составом нашего орудийного расчета, а потом что-нибудь перекусите, и я расскажу вам, что будет входить в ваши обязанности. Для более основательной учебы сейчас нет времени. Обстановка скверная, сами видите, что творится…

Затягиваясь крепким табаком, мы смотрели на запад. Алое солнце клонилось уже к горизонту.

А через речку и болотистую ложбину все шли и шли войска. Шли обозы, автомашины и тракторы, доносился рев моторов. С перевязанными руками, ногами и головами, пешком или на подводах, на измученных лошадях, передвигались усталые, ослабевшие солдаты, угрюмо смотря себе под ноги. Они еще совсем недавно храбро сражались с врагом, а теперь шли молча, подавленные и расстроенные отступлением. Невеселая это была картина.

— Скверная обстановка… Эх, черт подери, скверная! — глядя на отходящие части, мрачно шептал командир нашего расчета.

— Эти сцены для меня не новы, мне и раньше доводилось не только их видеть, но и самому принимать участие, — непроизвольно сорвалось у меня с языка.

— Да? А когда это было?

— В сентябре 1939 года у нас, в Польше. Мы отступали тогда под натиском гитлеровских войск с Бещадских гор до самого Львова. Дальше уже было некуда, товарищ сержант…

Сорокин внимательно посмотрел мне в глаза, глубоко затянулся и выпустил через нос длинную струю дыма.

— Знаю, друг, — сказал он задумчиво. — На войне всякое бывает. Иногда приходится и отступать. Для солдата это сплошные мучения. Но не переживай! Мы еще отплатим им за все сполна. Верь мне, наступит время, обязательно наступит, когда и мы зашагаем на запад. Эх, друзья!.. — хотел что-то сказать сержант, но не успел. Вокруг поднялся невообразимый шум. Со всех сторон неслись возгласы, команды, крики: «Воздух! Юнкерсы!»

В мгновение ока рассыпались колонны пехоты, шедшей до этого в походном строю и соблюдавшей относительный порядок. Остановились автомашины и тягачи. С них спрыгивали солдаты и бежали в поле. Только возницы хлестали кнутами своих лошадей и мчались вперед по опустевшей дороге.

Гул самолетов нарастал. Они летели с запада, но их еще не было видно — солнце, которое клонилось к горизонту, слепило нас своими лучами.

Казик кинулся к речке. Я понял почему: там виднелись свежие воронки от бомб. Я хотел бежать за ним, но стоявший рядом со мной сержант успел схватить меня за локоть и потянул за собой. Мы упали в ближайший ров, еще пахнущий влажной, сырой землей. В нем уже кто-то лежал, и мы накрыли его сверху своими телами.

Я лежал беспомощный, словно ребенок или затравленный зверек, ожидая смерти либо избавления, и чувствовал, как страх парализовал все мое тело.

Пронзительный свист падающих бомб на минуту оглушил меня. Я заткнул уши руками. Раздался взрыв, второй, третий… Земля заходила под нами. Казалось, что она вдруг ожила: дрожит, расширяется и сжимается, поднимается и опускается, — одним словом, дышит…

Сколько это длилось? Не знаю. Хотя я и заткнул уши, но отчетливо слышал оглушительный рев самолетов над головой. По-видимому, «юнкерсы» летели очень низко. Вслед им затарахтели ручные пулеметы. А может быть, стреляли с самолетов?

И вдруг наступила тишина, удивительная тишина, и я почувствовал, что земля успокоилась, перестала дрожать и колыхаться. Я отнял руки от ушей. Со всех сторон доносились крики и призывы о помощи.

Мы поднялись на ноги. Над землей стояло облако пыли и дыма. На дороге, в поле, возле речки — всюду дымились воронки. Горели автомашины и остатки свай и досок взорванного моста. Языки пламени лизали разметанный стог. Несколько солдат подбирали раненых, а человеческий поток — войско и беженцы — снова потянулся на восток.

Казика Червиньского я нашел в ложбине. Он лежал между двумя воронками, не подавая признаков жизни. Со дна одной из них еще поднимался смрад сгоревшего тротила, а глубокая впадина медленно наполнялась водой. Во второй жидкая грязь была окрашена в красный цвет… Сержант Сорокин принес плащ-палатку. Подошли и другие артиллеристы нашего расчета, молча остановились.

— Так и не успел я, ребята, познакомить вас с этим молодым поляком. Приказом командира батареи он был зачислен в состав нашего второго расчета, — прошептал сержант. Лицо его было бледным, вероятно, как и у всех нас, щеки нервно подергивались.

Коля помог мне уложить окровавленное тело друга на плащ-палатку. Мы вчетвером взялись за ее концы и поднялись на пригорок. На минуту задержались возле нашего орудия.

— Такова, ребята, судьба солдата. Разве знаешь заранее, что тебе написано на роду? За два последних дня — это уже третий из нашего расчета… Он хотел сражаться вместе с нами, пришел к нам издалека. — Сержант говорил тихо, в голосе его звучала боль. Мы молча выслушали его, затем снова взялись за концы плащ-палатки.

Подошли к приземистой дикой груше, сломанные осколками ветви которой свисали вниз. Она одиноко росла на пригорке. В тени ее пожелтевших листьев уже лежали двое солдат, накрытых шинелями. Полукругом в две шеренги выстраивались орудийные расчеты. Несколько артиллеристов заканчивали копать неглубокую могилу.

Мы положили всех троих рядом, накрыли их двумя серыми солдатскими шинелями. Подошли командир батареи с политруком, молодая санитарка, двое офицеров. Наступила минута молчания, лица солдат были сосредоточенны. Каждый из нас мысленно прощался с теми, кто должен был остаться здесь навсегда. Здесь заканчивался их солдатский фронтовой путь.

Речь политрука батареи была краткой. Еще более кратким было выступление одного из друзей погибших. Их слова доносились до меня словно сквозь туман — все это время я думал о Казике.