Майя Бессараб - Так говорил Ландау Страница 7

А когда в Англии вышел в свет сборник научных работ учёного, появилась рецензия, где говорилось: «Этот солидный том, собрание трудов Ландау, возбуждает чувства, подобные тем, которые вызывает полное собрание сочинений Вильяма Шекспира или Кехелевский каталог сочинений Моцарта. Безмерность совершённого одним человеком всегда представляется невероятной».

Так он и жил, признанный во всём мире и упрямо не признаваемый Отделом науки ЦК КПСС. Этот отдел, призванный «управлять» наукой, старался доставить создателю советской теоретической физики как можно больше неприятностей, но это лишь усиливало противостояние. Дау относился к Отделу науки с величайшим презрением. «Такие руководители, они только и могут, что водить руками», — говорил он.

Дау понимал, какая ему выпала доля. Об этом свидетельствуют особенно часто повторяемые огарёвские строчки:

Я в старой Библии гадал

И только жаждал и мечтал,

Чтоб вышли мне по воле рока

И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.

То, как он читал эти стихи, раскрывает душу этого человека. Это душа подвижника. Это было открытое противостояние неукротимого духа и наделённых властью тупиц, которых уже никто и не помнит.

Ландау был для них недосягаем, они ничего не могли с ним сделать, хотя бы потому, что он был занят делом, а они лишь видимостью деятельности. И он это знал. Знали и они…

К сказанному надо добавить, что Дау весьма непочтительно отзывался о тех, кого считал подхалимами, а в ЦК считали выдающимися деятелями партии и науки и называли маститыми учёными. Стоило такому учёному опубликовать очередную бездарную работу, на него сыпался град насмешек.

Быть может, и о Дау можно сказать, что он на свой лад приспособился к жизни, — ведь если человек не приспособится, он просто погибнет, — но при этом Дау сохранял и чувство собственного достоинства и даже юношеские идеалы.

Хорошо ему жилось на свете, этому юноше. Без чего нельзя понять Дау, так это без его семинара. Тут он весь, и это великолепно описано в стихах Александра Компанейца.

ДАУ НА СЕМИНАРЕИстекла мигдальская минута,Начался учёный семинар.Но докладчик медлит почему-тоВыносить заморский свой товар.С первых слов, как Вельзевул во плоти,Навалился Дау на него:«Лучше вы скажите, что в работеИщется как функция чего?».Не успел он вымолвить ответа,Как пронёсся новый ураган:«Изо всех от сотворенья светаЭто самый жалкий балаган!».На того, кто у доски не дышит,Уж не смотрит Дау, как удав:«Правда, автор по-дурацки пишет,Но, быть может, кое в чём и прав»Крестится докладчик под полоюИ слезу невольную отёр.Академик вымолвил: «Не скрою,Автор — пёс, но, кажется, хитёр».Вдруг внезапно замелькали руки,Взоры полны тёмного огня:«Мама, он грабитель от науки,Всё списал, собака, у меня!».

Очень точно схвачен лексикон академика, он и в самом деле был бесподобен, оттого так любили пересказывать слова патрона его многочисленные ученики. Насмешливый, весёлый, задиристый, остроумный — он превратил свой семинар в истинное чудо.

Теоретический семинар.

Известный французский физик русского происхождения Анатолий Абрахам в книге «Время вспять, или физик, физик, где ты был?» приводит свой разговор с Георгием Гамовым, университетским приятелем Дау. «Я рассказал Гамову о поездке в Россию и о встрече с Ландау. Он погрузился в думу, потом сказал: «Нас было трое неразлучных — Ландау, И. да я. Нас звали три мушкетёра. А теперь? Ландау — гений, И. — все знают, кто такой, а я — вот где». Он ткнул стаканом в самого себя, развалившегося на диване. Читатель поймёт, я надеюсь, что я не смог отказаться от соблазна сблизить ещё раз трёх мушкетёров хоть на бумаге».

Да, в юности мушкетёры блистали талантами. Но по-видимому, только Лев Ландау обладал силой воли и остался верен своим идеалам. И. — Гамов побрезговал даже назвать его фамилию — в основном занимался защитой советской науки от влияния Запада, а о Гамове ходили слухи, что он спился, правда, я не знаю, так ли это, слухи есть слухи. Но Дау говорил о нём с грустью, жалел его.

Безусловно, из этой великолепной тройки лишь один полностью реализовал себя, сделал всё, что мог, развил всё, что было ему дано природой.

«Ввиду краткости жизни мы не можем позволить себе роскошь тратить время на задачи, которые не ведут к новым результатам», — писал Ландау.

Л. Д. Ландау работает. 1959 г.

Академик Виталий Гинзбург вспоминает, что один из учеников Дау однажды пожаловался учителю, что ему удалось вывести уравнение Шрёдингера, но он не стал публиковать эту работу, считая её недостаточно серьёзной для научной публикации. Дау помрачнел:

– Никогда никому в этом не признавайтесь! Если бы вы не вывели этого уравнения, на нет и суда нет, а вот вывести столь замечательный результат и не понять его значения — такое действительно позорно!

«Главное — делайте всё с увлечением, это страшно украшает жизнь», — писал Дау в одном из писем.

На международной конференции по физике высоких энергий в Киеве Ландау был в центре внимания благодаря своему докладу.

– Как бы вы в двух словах охарактеризовали эту конференцию? — спросил у него корреспондент американского научного журнала.

– Учёные должны разговаривать, а не скрываться друг от друга, — последовал ответ.

Английский физик сэр Рудольф Пайерлс вспоминает: «Одно из моих любимых воспоминаний — это случай, когда в дискуссии всплыло имя физика, о котором Ландау прежде ничего не слышал. Посыпались вопросы: «Кто это? Откуда? Сколько ему лет?». Кто-то сказал: «О, ему всего двадцать восемь… ». И тогда Дау воскликнул: «Как, такой молодой и уже такой неизвестный?».

Л. Д. Ландау с сыном Игорем.

Дау был хорош в домашней обстановке, от него веяло каким-то уютом. Ну, а когда он приезжал на дачу, сразу затевал игры с детьми. Усаживал всех рядком, а сам ходил по террасе и диктовал длиннейшие примеры. Выигрывал обычно Гарик.

Но однажды Гарик предложил задать папе такую задачу, чтобы он её не смог решить.

– Попробуй, — согласился Дау.

Но где уж было третьекласснику обыграть «чемпиона вычислений», как иногда величали Льва Давидовича. Всех удивила Ирина, моя пятилетняя дочь. Её задача была основана на абсурде, но это был именно тот случай, когда решения нет:

– Старушка несла яйца. Столько, сколько наш большой цветок. Одно яйцо разбилось. Сколько осталось?