Варлен Стронгин - Савелий Крамаров. Cын врага народа Страница 7

В другой раз председатель коллегии адвокатов встретил его еще более хмурым, нервно барабаня пальцами по столу:

— Вы опять перестарались. С делом Зальцмана. Звонили из обкома партии!

— Но Зальцман ни в чем не виновен. Дачу построил на свои кровные. Это доказано. Его оправдал суд.

— Оправдал! — сверкнул ненормальным взглядом председатель. — Но опять благодаря вашей защите!

— Я представил суду все документы. В действиях Зальцмана не было ничего преступного.

— Ну и что?! — стукнул рукой по столу председатель, — Зальцман — бывший бундовец! Разве вы этого не знали?!

— Знал, — признался Виктор Савельевич, — с ваших слов. Но разве это влияет на его дело? Не понимаю…

— Черт возьми вашу наивность, Виктор Савельевич! — вспылил председатель. — Вы, еврей-коммунист, рьяно защищали бывшего бундовца. Как еврей еврея. Вы забыли заветы Ленина о недопустимости сепаратизма в пролетарском государстве!

— Я ничего не понимаю, — растерянно произнес Виктор Савельевич. — Есть законы. Я напомнил о них суду. Он со мною согласился. Поэтому Зальцман на свободе.

— Был, — усмехнулся председатель, — а теперь получил десятку, без права переписки, с конфискацией имущества. Он оказался врагом народа!

— Значит, его дачу тоже конфисковали? — поинтересовался Виктор Савельевич.

Председатель заерзал в кресле, потом отодвинулся от стола и коллеги.

— Там уже живет кто-то из начальства ГПУ… Вы понимаете, что происходит? Я вас прощаю. Последний раз. Может случиться так, Виктор Савельевич, что я вам больше не смогу помочь, — неожиданно опустил голову председатель и обхватил ее руками.

Разговор с председателем озадачил и даже испугал Виктора Савельевича. Он медленно шел домой, чтобы успокоиться, зная, что его волнение заметит жена, а он не хотел ее расстраивать. Но овладеть собою полностью ему не удалось.

— Что случилось? — спросила жена, когда он склонился над кроваткой сына.

— Ничего не случилось, Васенька, — через силу улыбнулся муж. — Как чувствует себя наш медвежонок?

— Утром распеленался и даже завизжал от радости, — сказала жена.

— Любит свободу, — задумчиво произнес муж. — Ничего особенного не произошло. Мне сделали замечание, что я защищаю людей, которые этого не заслуживают.

— Что это такое? — удивилась жена.

— Не знаю, — вздохнул Виктор Савельевич, — в институте нас учили совсем другому, защищать даже самого закоренелого преступника, даже самого страшного убийцу. Найти обстоятельства его жизни, смягчающие наказание, а тут… Мне кажется, что переворачивается мир, а упреки в мою сторону не поддаются элементарной логике.

— Может, тебе это только кажется, ты устал, много работаешь, — заметила жена.

— Я должен думать, как защитить клиента, от меня в какой-то мере зачастую зависит его жизнь. В какой-то мере. Пусть в небольшой, но зависит. Точнее — зависела. Сейчас…

— Что сейчас? — взволнованно вымолвила жена. — Ты от меня что-то скрываешь, Виктор, очень важное. Прошу тебя только об одном — помни, что у тебя есть жена и маленький ребенок, будь осторожнее.

— Ты права, Бася, — улыбнулся Виктор Савельевич, видя, как Сава пытается освободиться от пеленки, — но я мечтал о громких процессах, которые я выиграю, и иногда мне удавалось спасти подзащитных даже при показаниях против них, сделанных начальственными лицами. Правда торжествовала, и я был счастлив. Об этих процессах умалчивали «Правда» и даже «Гудок», где собрались отличные журналисты, мне было обидно, но не более, я радовался тому что сделал все, что мог, и не без пользы. Ты права, Бася, надо быть осторожнее. Но… но зачем тогда я стал адвокатом?! — вдруг вспылил Виктор Савельевич. — Зачем?!

Жена ничего не ответила, спазмы в горле мешали ей говорить. Она видела, что муж растерян, взбудоражен случившимся, но не знала, как ему помочь. Она подошла к детской кроватке, скрывая от мужа слезы, и помогла Саве освободиться от сковывающей его движения пеленки. Сава от радости замахал ручками, и так смешно, что она улыбнулась.

Виктор Савельевич понял, что с мечтой о громких процессах придется повременить. Он брал дела о мелких кражах, квартирных склоках. Очередь к нему в юридической консультации поначалу уменьшилась, а потом исчезла совсем. Он болезненно переживал падение к нему интереса клиентов, но успокаивался, вспоминая, что делает это ради любимой жены и крошечного сына, жизнь которого еще впереди; и кто, кроме родителей, поможет ему обрести себя? Надо быть осторожнее. Действительно, мир переворачивался на его глазах, и многие вожди революции вдруг были объявлены троцкистами и шпионами разведок капиталистических стран. Начались громкие процессы, о них сообщала пресса, народ требовал смерти двурушникам и врагам народа. Виктора Савельевича в этих процессах удивляло многое: и отсутствие фактов преступной деятельности обвиняемых, и необъяснимая пассивность адвокатов в их защите, которой, по существу, вовсе не было. Причиной самых суровых приговоров было лишь признание обвиняемыми своей вины. Его поражало их безволие, даже казалось, что они готовы признаться во всем, даже самом невероятном, в чем обвинит их прокурор. Он сидел в зале на одном из таких показательных процессов и тупо смотрел на сцену, ему показалось, что он присутствует не на судебном разбирательстве, а на заранее отрепетированном трагедийном театральном действе. Он даже обрадовался, что внял советам жены, что ему не приходится участвовать в подобной фантасмагории. Но через несколько дней ему позвонили из коллегии адвокатов и попросили срочно явиться к председателю. Стол, за которым сидел председатель, был свободен от обычной кипы бумаг, и его полированная поверхность блестела от солнечного света, проникающего в комнату через открытое окно.

В отличие от прошлых приемов, председатель сразу, без вступительной паузы, перешел к делу:

— Вы — член партии, Виктор Савельевич, и мы доверяем вам очень важную работу… — Тут председатель замялся, приблизил свое лицо к адвокату и полушепотом произнес: — Мы доверяем вам защиту… — И он еще тише назвал имя одного из вождей революции, ныне обвиняемого в троцкизме.

Виктор Савельевич Крамаров, давно отошедший от крупных дел, даже чисто уголовных, обомлел, услышав это предложение.

В душе вспыхнула надежда на удачное продолжение карьеры, и он, забыв обо всем, что думал о волне более чем странных судебных процессов над бывшими революционерами, ныне оказавшимися предателями родины, оживился, и глаза его весело заблестели.

— Но согласился ли подсудимый, чтобы его защищал именно я?