Отто Рюле - Исцеление в Елабуге Страница 7

Итак, рождество 1942 года я встречал в сталинградском котле – на дивизионном медпункте в Городище. И если в другие дни между девятью и четырнадцатью часами бывало довольно светло, то 24 декабря, казалось, дня вообще не было. Густой туман плотной пеленой окутал засыпанные снегом и покрытые толстым слоем инея дома, убежища и машины санроты. Словно призраки, бродили солдаты, спешили санитары с носилками, повара орудовали у своих полевых кухонь. Из пелены тумана неожиданно появлялись санитарные машины. Они были похожи на странные бесформенные чудовища. Освободившись от раненых, они так же неожиданно исчезали. На севере котла и вдоль Волги разгоралась жаркая битва.

Было это в ночь под рождество 1942 года, всего в семи километрах от Волги и в двух тысячах трехстах километрах от Берлина.

Среди солдат, очутившихся в котле, царили растерянность и отчаяние. И хирург в операционной, и раненый, валявшийся на соломенном матраце, и водитель санитарного автомобиля, и санитар у стерилизатора, и казначей – все они толком ничего не знали о положении в танковой армии Гота, однако всем стало ясно, что прорыв кольца окружения извне явно не удался, так как иначе бы в санроте начались кое-какие приготовления, а их и в помине не было.

Вот тебе и рождество! Праздник мира и спокойствия, праздник радости и подарков. Этот праздник принято проводить в кругу семьи у сверкающей огнями елки.

Накануне рождества я посмотрел очень скудные запасы санроты. Оказалось, что у нас еще есть целых три мешка сушеных овощей. Мы прозвали их «проволочным заграждением». Раньше, когда недостатка в продовольствии не ощущалось, к этим овощам мы не притрагивались. Теперь же я очень обрадовался, что они у нас оказались. Было решено из содержимого одного мешка сварить «рождественский» суп, добавив в него конины, благо что дивизионный интендант по случаю рождества прислал нам часть убитой лошади.

Я ломал себе голову над тем, чем еще скрасить наш рождественский ужин. В ящиках лежал неприкосновенный запас роты на трое суток. До сих пор к нему никто не смел притронуться. Но теперь личный состав медроты насчитывал не сто шестьдесят пять человек, а только восемьдесят пять. А что, если изъять из НЗ восемьдесят порций и пустить их в ход? В этом случае и здоровые, и раненые, вместе с которыми нас было пятьсот человек, получат дополнительно по триста граммов хлеба в специальной упаковке и по сто граммов мясных консервов. Командир роты согласился с моим предложением. Мы рассчитали, что на каждые пять человек выдадим буханку хлеба, а на семь человек – по банке консервов. Обшарив все закутки, мы раздобыли немного спиртного, сигарет, шоколада и конфет. По нашим подсчетам, одна бутылка ликера или водки приходилась на пятнадцать человек, по десять сигарет и три сигары на двоих, плитка шоколада на пятерых и каждому по трубочке леденцов.

В рождественский сочельник я сопровождал нашего старшего лейтенанта и гауптфельдфебеля во время их обхода больных и раненых. В каждой палате командир роты говорил несколько слов о нашем тяжелом, но отнюдь не безнадежном положении и о том, что, несмотря ни на что, наш фронт и тыл тесно связаны и живут одними и теми же мыслями. В заключение командир желал всем скорейшего выздоровления. В этот момент я присоединялся к поздравлениям старшего лейтенанта и раздавал дополнительный паек. Затем все обменивались рукопожатиями.

В тусклом свете карбидных ламп и свечей наша тройка переходила от одного соломенного матраца к другому, из одной палаты в другую. Некоторые встречали нас со слезами на глазах, но все старались быть мужественными. И когда раздавался вопрос: «Как вы себя чувствуете?» или «Как дела?» – никто не жаловался, а отвечал, что очень рад тому, что находится именно здесь.

– Мы еще вырвемся из этого котла, – утешал доктор.

– Благодарю вас, господин доктор, я наверняка дождусь этого.

Однако были и такие раненые или больные, которые уже не могли сказать даже слова: так они ослабли. Нам оставалось только сочувственно улыбаться им.

После обхода всех раненых и больных я наконец направился в блиндаж личного состава роты, а еще точнее – к моим подчиненным: начальнику финансовой части унтер-офицеру Эрлиху, писарю ефрейтору Шнайдеру и нашему водителю (теперь уже без машины) ефрейтору Вайсу.

Они уже ждали меня и сразу же усадили на самое почетное место – на какой-то ящик. Импровизированный стол вместо скатерти был застелен белой простыней. На столе горели три красные свечи. Рядом – елочные веточки, по-видимому, из какой-нибудь посылки, которую удалось кому-то получить в последние дни.

– Мы очень рады, что вы пришли к нам. В этот прекрасный праздник мы все желаем вам лично и всей вашей семье здоровья и скорой встречи! – приветствовал меня Эрлих.

Потом поднялся Шнайдер и продекламировал несколько стихотворений, которые они сочинили втроем. В них говорилось о том пути, что мы все вместе прошли от Бретани до Сталинграда на Волге. Затем следовало что-то о верной дружбе в любой обстановке. И о том, что наша дружба должна помочь нам и сейчас, когда мы находимся на особенно ответственном и трудном посту.

Стихи были несколько нескладными, но чувствовалось – написаны они от души. «Однако как следует понимать дружбу? – Думал я, слушая Шнайдера. – Разумеется, дружба сплачивает людей. Если веришь другу, то готов в случае необходимости пожертвовать ради него даже жизнью. Разве это плохо? Нет, это хорошее человеческое чувство…»

И все же мне казалось: что-то тут не так. Я невольно вспомнил свой разговор с начальником интендантской службы дивизии и его слова о том, что нам доставляется лишь десятая часть положенного. Если так будет продолжаться, то вся наша армия через несколько недель вымрет от голода. Разве здесь поможет наша дружба? А почему, собственно, мы попали в такое положение? Почему, собственно, четверть миллиона немцев должна встречать рождество в такой обстановке?

Об этом следовало бы подумать. Но тогда думать было некогда: товарищи ждали, чтобы я тоже что-то сказал.

– Дорогие друзья! – тихо начал я. – В рождество принято говорить о чем-то светлом, а нам в последнее время не светит ни одна звезда. Зато на каждом шагу любого из нас подстерегает голод, холод и смерть. На наших глазах растет на кладбище лес крестов на могилах наших соотечественников. До наших войск – тысячи километров, и нас отделяет вал огня и стали. Грустно вспоминать сейчас о мире и спокойствии на земле, но нас не покидает надежда. Сейчас невольно вспоминаешь беззаботное детство, когда мы встречали этот праздник у сверкающей нарядной елки. Мысленно мы все сейчас с нашими родными и близкими, и они в этот праздник с тревогой думают о нас. Но чтобы встретиться с ними, нам нужно стойко и мужественно перенести все трудности, которые выпали на нашу долю. Мы, конечно, никогда не забудем этого рождества и всегда будем помнить тех, кто в эти трудные дни был рядом с нами, разделял вместе с нами все трудности и лишения. Но весь вопрос в том, как возникла эта пропасть между миром, о котором обычно так много говорят в рождество, и той страшной действительностью, в которой мы оказались?