Виктор Меркушев - Забытые тексты, забытые имена. Выпуск 2. Литераторы – адресаты пушкинских эпиграмм Страница 7

Надо сказать, Петербург холодно принял Стурдзу, ставшего по выходе из добровольного заточения в собственном поместье очень популярной фигурой. Столица была чревата декабризмом, и везде Стурдза встречал язвительные взгляды и недобрые усмешки. Многие ходили вокруг него, желая придраться и вызвать на дуэль.

Вкруг я Стурдзы хожу,Вкруг библического,Я на Стурдзу гляжуМонархического…

Так писал Пушкин в несохранившейся сатире на мотив известной народной песни.

Стараясь избежать трагической развязки, Стурдза в 1821 году выходит со службы в бессрочный отпуск и переезжает в Одессу, ссылаясь на плохое самочувствие и на необходимость в лечении. Но и там он не перестаёт быть воинствующим клерикалом, сражающимся с неверием и основами рационализма.

Обратимся теперь непосредственно к наследию Александра Скарлатовича и дадим небольшой отрывок из его произведения, по-свящённого товарищу Стурдзы «по музе, по судьбам» – Михаилу Магницкому.

Михаил Леонтьевич Магницкий какое-то время был Симбирским губернатором, однако запомнился он, прежде всего, в качестве попечителя Казанского университета. Пользуясь протекцией князя Александра Николаевича Голицына, Магницкий развернул кипучую деятельность при Министерстве народного просвещения, пропихивая свою учебную программу для высших учебных заведений, в которой науки подменялись упражнениями в благочестии.

Инициатива Магницкого – превращение высших российских учебных заведений в монастыри, была одобрительно встречена государственными инстанциями канцелярии Александра Первого, но пресеклась воцарением брата Александра – Николая. Новый Император, совершенно несклонный к религиозной экзальтации, направил свою комиссию в Казанский университет, выявив в хозяйстве Магницкого бессчётное количество финансовых нарушений и растрату казённых денег. Магницкий с позором был уволен с поста попечителя, имение его, согласно Высочайшему распоряжению, было продано, а деньги от продажи пошли в казну в качестве возмещения нанесённого ущерба.

При составлении использован материал священника Н. В. Неводчикова в издании «Русского архива»:

Воспоминания о Михаиле Леонтьевиче Магницком. Статья А. С. Стурдзы. «Русский архив». Изд. 2-е. Москва. 1869 г.

Публикуемый текст был приведён в соответствие с правилами современного русского языка.

…В 1838 г. посетил Одессу в первый и последний раз граф М. М. Сперанский. Несмотря на старую дружбу, позднейшие превратности разъединили как-то между собою знаменитых тружеников. Магницкому сперва не хотелось домогаться свидания с первостепенным государственным сановником. Он колебался, потом внял голосу мудрости и приязни, который заставил его написать к Сперанскому следующее замечательное письмо:

М. Л. Магницкий. Гравюра XIX века. Автор неизвестен

«Как скоро узнал я, мой почтеннейший М.М., что вы сюда приехали, первое движение моего сердца, первое чувство всего моего семейства было – обнять старого благодетеля и друга. Но за глупым сердцем говорил разум: ты в опале, люди придворные этой чумы боятся; тот, которого в углу твоём почитаешь ты другом, на большом театре мира не раз показал тебе противное, толкал ногой мертвеца политического; чуждался всего, тебе принадлежащего; угодники, его окружающие, тебя бегали, – что за охота бросаться в холодную ванну? Вчера приезжает ко мне здешний архиерей, друг моего Вологодского изгнания, свидетель коих к вам чувств [Преосвященный Гавриил, архиепископ Херсонский и Таврический. Кстати, в «Памятных заметках Во-логжанина» («Русский архив» за 1867 г. № 12, ст. 1659) преосвященный Гавриил ошибочно назван «Архиепископом Одесским, Харьковским». С 1828 по 1837 г. он был епископом, а потом архиепископом Екатеринославским, Херсонским и Таврическим и жил в Екатеринославе. В 1837 г. за отделением епархии Екатеринославской, он переселился в Одессу и начал именоваться архиепископом Херсонским и Таврическим][1]. Первое слово о вас: как я с вами увидался? – Никак. – За что поссорились? – Не ссорились, и ничего друг против друга не имеем. – Что ж это значит? – и, подумав, добрый пастырь решил: есть в котором-нибудь недостаток смирения. – В обоих, – отвечал я; но как в слове смиренномудрого был завёрнут дух, то оно так принялось у меня на сердце, что в тот же день решился я перед вами смириться. И подлинно, шли мы с вами далеко и долго, разными дорогами и пришли – ко гробу! Ещё шаг, и увидимся там, куда ни мешки, ни орденские мантии не про лезают; надобно бросить всё горючее в дороге, чтоб там не вспыхнуло. – Угодно ли?»

Могло ль не подействовать на высокую душу Сперанского столь искреннее излияние знакомой ему души. После этих разительных строк старые друзья имели частые свидания, но последние для них в юдоли плача, где не всегда сердце сердцу весть даёт.

Если в предыдущих очерках сколько-нибудь удалось нам представить читателям нашим Магницкого, каким он был на закате дней своих, то нетрудно будет им угадать – каковым соделала его сила Божия в борьбе со смер-тию. Покойный заболел от простуды в ненастную и бурную погоду, сокрушившую на нашей гавани мореходные суда. Он затворился дома, но не слёг; лечил себя домашними лекарствами, и три дня спустя, в угодность озабоченной супруге своей, пригласил к себе просвещённого врача, который, с первого взгляда заметив в больном признаки воспаления в груди, настоятельно потребовал кровопускания. Но, увы, напрасны были все убеждения: больной отказывался от средства, никогда в жизни им неиспытанного, и, как бы торопясь в далёкий, безвозвратный путь, решительно отклонил от себя чашу земного бытия. Болезнь усилилась; внутренние лекарства не помогали; больной страдал без малейшей жалобы или стона, страдал и помышлял о вечности. Нас, друзей своих, принимал он с обычным радушием, с изумительным присутствием духа, не изменявшим ему ни на минуту. Беседуя однажды при мне с другим посетителем, больной указал на меня, я промолвил: «Вот, за кого боюсь, когда А.С. заходит ко мне в дурную погоду». Ноября 19-го, после страдальческой ночи, больной начертил слабевшею рукою духовному отцу своему следующие строки: «Лобзаю отеческую руку за возношение любви; но так как прошлая ночь была очень дурна и кашель может усилиться; то я желал бы завтрашний день пораньше или сегодня вечером исповедаться, а после завтрашней литургии приобщиться, и потому желал бы условиться о часах и приличных экипажах, которые будут готовы». Всё совершилось по желанию сердца сокрушённого и смиренного, жаждавшего вечной жизни. Тщетно окружавшие его, говоря о возможности выздоровления, напоминали ему о детях и внуках: собравшийся в путь раб Божий отклонял от себя суетные надежды, и в ответ тихим голосом повторял: «Нет, пора, пора!» Во вторник, 21-го ноября, почувствовав близость смерти, опять послал за духовником, который поспешил к нему и в продолжении двух с половиной часов непрестанно молился у постели его, совоздыхая верою и любовию к небесному Разрешителю всех уз греха и плоти, Господу Иисусу. Ровно в 6 часов вечера преставился раб Божий Михаил, – только 12-ю часами опередивший в вечности благодетеля своего, любвеобильного князя А. Н. Голицына…