Неизвестен Автор - Со святой верой в Победу (сборник) Страница 7

На такие задания ходили, как правило, во второй половине ночи, ибо учитывался физиологический фактор: к утру одолевает дрема, притупляется бдительность. Взятого немца мы не успели даже рассмотреть в лицо, его в ту же ночь увезли в штаб армии. За это задание нас троих наградили орденами Славы и отпуском домой на десять суток, остальных - медалями. По сложившимся обстоятельствам я не смог съездить в отпуск. Когда через сорок лет списался со своим начальником разведки, то узнал кое-какие подробности: нас наградили орденами, а он получил выговор, ибо не имел права ходить за "языком". Ведь если случилось бы все наоборот, и не мы пленили немцев, а они нас, то лучшего "языка", чем начальник разведки, не надо было.

В разведке был закон: живого или мертвого товарища ты обязан был вынести, это придавало уверенность и очень сплачивало коллектив. Вновь приходящих проверяли всесторонне, одним из методов была обкатка на местности. Один из опытных разведчиков ночью брал группу новичков и выползал с ними на нейтральную полосу. Немцы любили ошеломлять - выбрасывали несколько ракет и длинными очередями из скорострельных пулеметов открывали бешеный огонь. Создавалось впечатление, что они обнаружили противника. Такого испытания некоторые не выдерживали, иные вскакивали и бежали при свете ракет. Таких в разведку не брали.

Задачи, решаемые разведкой, были самые будничные. Мне раза два приходилось ползать в тыл с целью наблюдения и передачи данных о передвижении немецких войск. Или и того прозаичнее - нужно было лежать ночами у немецкой проволоки и слушать, не происходит ли смена частей, увеличение числа людей в окопах и их передвижение. Одно из таких заданий запомнилось несколько необычной ситуацией. Оборона длилась долго, и перед проволокой зимой остались трупы солдат. Чьи они - определить было трудно, но в марте трупы стали вытаивать. И вот на такой "объект" приходилось ложиться, чтобы не вмерзнуть в снег.

Во многих воспоминаниях, да и в литературе, проскальзывает мысль о приверженности русского солдата к спиртному, при этом делаются всякого рода извинительные реверансы: это, мол, не типичное явление. Я не берусь делать обобщения, пишу о том, что сам видел. В боях за Борисов нас, троих разведчиков, послали с пехотой, и мы попали в район немецких складов, которые были подожжены. Жаркое солнце, жара от горящих стен, в одном складе стояли деревянные бочки с вином, верхняя часть которых прогорела и обвалилась в вино. И вот солдат, только что стрелявший, закинув автомат за спину, разгребает головешки в бочке и по - лошадиному пьет. Выходит из склада и... готов идти до Берлина. Не случайно немцы, зная, что оставили какие-нибудь спиртные запасы, обязательно прибегали к контратакам.

Не могу не рассказать и о таких своих ощущениях, которым не даю научной оценки, не объясняю действиями каких-то потусторонних сил, а просто констатирую факты, сохранившиеся в памяти. Когда мы ехали на фронт, мне приснился сон: огромная толпа народа лезла на высокую гору, а выкарабкались на вершину единицы, среди них был и я. После моего рассказа об этом сне старый солдат из сопровождающих сказал:

- Ты, парень, с войны вернешься.

Я начисто забыл тот сон, но почти через два года, лежа в госпитале, вновь увидел его один к одному, невольно вспомнив слова солдата.

Мы не раз наблюдали состояние человека, которого долго и хорошо знаешь, перед гибелью. Замкнутый по характеру, он вдруг становится веселым сверх меры и наоборот. Я свое ранение тоже предчувствовал. Когда мы пошли на новое задание, мне страшно не хотелось туда идти. Вроде двигаюсь вперед, а ноги поворачивают обратно, и я плетусь в хвосте группы. Это не осталось незамеченным у разведчиков. Узнав о моем настроении, они предупредили: смотри, будь осторожен.

Придя на место действия, мы с командиром взвода выбрали место для наблюдения. Это был сарай, рядом с которым проходил передний край обороны. Прорезав отверстие в кровле, крытой дранкой, мы устроили пункт наблюдения. Но случилось так, что в наше отсутствие, о чем мы узнали позднее, артиллеристы установили в нашем прорезе стереотрубу, а поскольку нейтральное поле было небольшим, немцы засекли блеск линз и посадили снайпера. Вернувшись на наблюдательный пункт (а мы ходили парами, остальная группа отдыхала на определенном расстоянии в тылу), наш взводный поднялся на верх сарая. Только он устроился, как тут же несколько разрывных пуль пробило дранку крыши. Стало ясно, что за нами охотится снайпер. Лейтенант, посоветовав нам быть внимательными, ушел. Немного поговорив со своим напарником Мельниковым, я поднялся по лестнице, сел верхом на бревно как можно дальше от отверстия, ибо бинокль давал возможность просмотра. И тут вновь последовал выстрел, пуля, пройдя дранку, разорвалась, а затем наступило долгое молчание. И вот в этот промежуток времени меня жгуче преследовала мысль: в меня целятся, а я никаких действий не предпринимаю, веду себя, как кролик перед удавом. И вдруг удар, как колом, в левое плечо, настолько сильный, что я едва удержался на бревне. Рука повисла плетью. Соскочив и сняв телогрейку и нательную рубаху, я увидел, как из двуглавого мускула левой руки фонтаном бьет артериальная кровь. Сзади пуля, разорвавшись, раздробила всю лопатку. С индивидуальным пакетом делать было нечего, и мой напарник побежал за пехотным санинструктором. За десять пятнадцать минут от потери крови, которая хлюпала в сапогах, я перестал видеть, хотя сознание не терял. Мельников ушел за ребятами, накинув на меня телогрейку, но все равно я испытывал озноб. А в голове бродила мысль - вдруг немцы начнут обстрел, у них на прямой наводке стояли пушки, и я ногами шарил, отыскивая край окопа, чтобы свалиться в него в случае обстрела. Насколько силен инстинкт самосохранения! Когда разведчики несли меня на плащ - палатке, я узнавал их голоса, а видеть не видел. В санроте какой-то артиллерийской части мне влили кровь, тогда в глазах появился свет. Там же нашли повозку и доставили в санбат дивизии. Во время лечения мне в общей сложности влили кровь от пяти доноров. На вторые сутки после ранения у меня началась газовая гангрена. Вдруг почернели пальцы, я их кусаю и не чувствую. Процесс омертвения протекал быстро: умерла кисть и дошло уже до локтя. В это время особенно сильно терзали боли. По-моему, в госпиталях я отматерился за всю жизнь. Часа в три ночи сестра пригласила хирурга, старшего лейтенанта. Посмотрев, тот сказал - несите. Санитары тут же выполнили приказание, доставив в операционную палатку, но оказалось, что стол был занят, на нем лежал мертвый солдат с ампутированной ногой. Труп быстро унесли, стол помыли и меня, обнаженного по пояс, положили на мокрую клеенку. Ощущение не из приятных. Очнулся я в палате, чувствую, что левая рука где-то далеко за спиной. Сделал попытку ее поправить, откинув одеяло, увидел сплошные бинты. Хирург, ожидая моего пробуждения, стоял рядом. Он стал объяснять необходимость срочной ампутации. Из-за физической слабости я прореагировал спокойно, и он ушел. Поведение хирурга объясняется тем, что ампутации, проведенные без согласия, вызывали бурную реакцию раненых.