Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» Страница 70

Следующим сигналом явилась отставка Литвинова, бывшего в течение многих лет советским комиссаром по иностранным делам, он ушел 3 мая 1939 года.

Комиссариат по иностранным делам перешел в руки председателя Совета Народных Комиссаров Молотова, выдвинувшегося через это в фокус внимания общественности и превратившегося в центральную фигуру германо-советской политики»[243].

Я уже упоминал о том, что первый разговор у Гитлера с привлечением двух экспертов по России из Министерства иностранных дел состоялся 10 мая 1939 года. Установление срока разговора любопытно тем, что он состоялся через несколько дней после увольнения Литвинова. Литвинов до тех пор упоминался в немецкой печати исключительно под двойной фамилией «Литвинов-Финкельштейн», так что он был евреем и, в то же время, представителем антигерманской внешней политики с советской стороны, проводившейся им в соответствии с постулатом «коллективной безопасности». У Гитлера этот сигнал вполне мог вызвать большую готовность заняться теперь «русским вопросом». Увольнение еврейского министра иностранных дел было, очевидно, предпринято Сталиным в качестве дополнительного сигнала в немецкий адрес.

Примечательна, во всяком случае, очевидная поспешность, с которой была назначена встреча у Гитлера, так как ни посол Германии в Москве Шуленбург, ни тамошний немецкий военный атташе, генерал Эрнст А. Кестринг не могли принять в ней участие: Шуленбург пребывал на свадьбе персидского наследного принца в Тегеране, Кестринг находился в командировке в Восточной Азии.

Дошла ли постепенно до Гитлера угрожающая ситуация рейха, заставив его совершить поворот немецкой политики на 180 градусов? Пока что так не казалось, но прочтем по этому поводу Шнурре, создавшего после войны подробный отчет о развитии германо-русских отношений с 1939 по 1941 год:

«В начале мая граф фон дер Шуленбург (отсутствовал по указанной причине), советник посольства Хильгер и я были приглашены в Бергхоф для подробного разговора о современном положении Советского Союза. (…), 10 мая 1939 года в Бергхофе состоялось назначенное совещание по России.

После предварительных бесед с Риббентропом мы прибыли 10 мая 1939 года в Бергхоф. Мы встретились в большом, просторном зале Бергхофа, узкая сторона которого была заполнена огромным окном с видом на альпийский пейзаж. После краткого приветствия Гитлера мы уселись вокруг большого круглого стола. Присутствовали — кроме Гитлера и Риббентропа — генерал-фельдмаршал Кейтель, глава Верховного командования вермахта; генерал-полковник Йодль, начальник штаба вермахта, далее Вальтер Хевель, представитель министра иностранных дел у Гитлера. Хевель являлся одним из старых сподвижников Гитлера. Он сидел с ним в тюрьме в Ландсберге, работал в течение многих лет на хозяйственных должностях в Индонезии и очень выгодно отличался открытостью и светской любезностью.

Мы, собственно, ожидали, что Гитлер воспользуется возможностью поговорить и запустит один из своих обычных продолжительных монологов. Все, однако, вышло совсем по-другому. Гитлер предоставил Хильгеру и мне отчитаться во всех подробностях о ситуации в Советском Союзе и состоянии наших отношений.

Он начал разговор с вопроса о причинах увольнения Литвинова. Хильгер ответил: увольнение Литвинова произошло потому, что Литвинов постоянно стремился к соглашению с Англией и Францией, преследуя идею коллективной безопасности, исключавшую Германию. Следующий вопрос Гитлера, пойдет ли Сталин при определенных обстоятельствах на соглашение с Германией, привел к подробному изложению различных усилий прийти к взаимопониманию с Германией, предпринятых русской стороной. Мы упомянули, в частности, выступление Сталина 10 марта и были несколько удивлены, что ни один из присутствовавших не имел понятия о тексте выступления, хотя и посольство, и Министерство иностранных дел подробно сообщали о нем.

Дальнейший разговор вращался вокруг Красной Армии, которая, хотя и была ослаблена чистками 1937–1938 годов, но, благодаря реорганизации и железной дисциплине, представляла собой значительную силу. Сталин пытается вновь укрепить национальное самосознание русского народа. Выдающиеся деятели царского прошлого, как, например, Кутузов, победитель Наполеона, Петр Великий и другие, особо выделяются в поэзии и театре. С экономической точки зрения мы указали на огромные возможности, которые предлагает нам богатая ресурсами страна Советский Союз, и на тесные, уже сложившиеся контакты.

Гитлер внимательно слушал наши комментарии, не прервав ни одного из нас. Он задал дополнительные вопросы, с тем чтобы продлить беседу, не дав понять его собственного отношения к вопросу о взаимопонимании с Советским Союзом. Мы думали, он выскажется по поводу того, как должны быть продолжены переговоры с русскими, но, однако, ошиблись в этом предположении. Он поблагодарил нас — и разговор был окончен»[244].

Утверждение Шнурре, что ни один из присутствовавших не знал текста речи Сталина (неоднократно упомянутая «речь о каштанах»), в таком виде, конечно, не соответствует действительности, поскольку как раз этот конкретный сигнал, поданный Сталиным своей речью, был использован отцом, чтобы побудить Гитлера пересмотреть немецкую политику в отношении России. В противном случае разве состоялась бы вообще встреча с Хильгером и Шнурре? Существует, напротив, хорошо известный рутинный прием руководящих работников, когда сотрудникам предлагается изложить уже известные факты. По тону доклада часто можно сделать заключение об интересных нюансах, не только с точки зрения реальных событий, но и по поводу отношения говорящего к обсуждаемой проблеме, что соответственно необходимо учитывать в оценке доклада. По всей видимости, Шнурре имел в виду военных, которые, возможно, в соответствии с обычным стилем работы Гитлера, не были им подробно проинформированы.

Демонстративная дистанция Гитлера, начиная с 1933 года, по отношению к Советскому Союзу кажется непонятной, поскольку сила, которую представлял собой в то время Советский Союз, не могла быть запросто проигнорирована, как если она не существовала вовсе. Стоит напомнить роковую директиву Гитлера в начале войны против России, отказавшую Министерству иностранных дел в праве заниматься какой-либо деятельностью, относящейся к советско-российскому отделу, как если бы эта мировая держава уже больше не существовала.

Из рассказа Шнурре следует, что речь 10 мая 1939 года на Оберзальцберге шла о чисто информационном разговоре. Я предполагаю, что он осуществился по настоянию отца, воспользовавшегося отставкой Литвинова как поводом еще раз подвести Гитлера к «русскому вопросу». С точки зрения Гитлера, преуменьшение значения этого разговора и отсутствие посла и военного атташе могли иметь смысл, позволив ему скрыть свои мысли. Видимо, ему и теперь тяжело давалось принятие решения в смысле соглашения с Советским Союзом, хотя окружение рейха ввиду переговоров англо-французских делегаций в Москве, возможно, было уже близко к завершению.