Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана - Лин Ульман Страница 71

Он обернулся, посмотрел на меня и улыбнулся.

Мы летели первым классом. Ингрид с папой сидели на втором ряду. Я – на первом. Моим соседом был крупный и громкий бизнесмен. Англичанин. Он пил виски и читал «Файнэншл таймс». Мои дырявые джинсы он окинул презрительным взглядом, колени и руки у меня покрылись мурашками. Сиденья были широкими, но я вжалась в окно и мечтала просочиться наружу и исчезнуть. Я смотрела на облака внизу и слушала папино дыхание позади меня. Бизнесмен развернул газету и занял еще больше места. Теперь обзор мне закрывала газета, а его локоть уперся прямо в бок. Может, он вообще не замечает, что рядом сижу еще и я? Может, он не видит моих дырявых джинсов и замерзших коленок? Или я невидимка? И что хуже – когда тебя просто не видят или когда намеренно не замечают? Что лучше – быть заметным или невидимкой? Как бы то ни было, в бок мне упирался чужой локоть, а перед лицом маячила газета. Отец, похоже, заглянул в щель между сиденьями и все понял, потому что он вдруг поднялся, перегнулся через сиденья и, взмахнув руками, словно королевский орел, обратился на своем русско-немецком английском к бизнесмену:

– Get your fucking arm away from her seat. And your newspaper too. That is my daughter sitting there beside you. My daughter[26].

Побагровев, англичанин разинул от изумления рот. Потом сложил газету. И убрал локоть. А отец, подобно грозовой туче, все еще нависал над сиденьями.

Англичанин посмотрел на меня, и мне стало его почти жаль.

– I apologize, Miss[27], – проговорил он, и я покраснела.

Отец выдавил из себя некий звук, похожий одновременно на кряканье и покашливание, уселся и больше за весь полет ни словом не обмолвился.

В 340 году архитектор Поликлет Младший построил в маленьком городке Эпидавре огромный открытый театр. Эпидавр – родина Асклепия, бога целителей и медицины. Театр стал главным развлечением для всех тех больных, кто желал выздороветь, а само сооружение вмещало до трех тысяч зрителей. Акустика там такова, что актеров слышно с любого места, неважно, где сидишь. Прежде полагали, будто реплики до зрителей на верхних скамьях доносил ветер или что актерские маски действовали по принципу рупора. Однако позже выяснилось, что скамьи – или ступеньки – действуют как акустические ловушки, отсекая дополнительные шумы, например ветер. При этом недостающие звуки сами собой достраиваются в воображении зрителей.

Это явление психологического характера называется воображаемыми звуками.

Вечером, накануне отъезда из Афин в Эпидавр, мы ужинали в ресторане.

Прежде мы с папой еще ни разу не ходили в ресторан за пределами Швеции и никогда раньше не ужинали в присутствии чужих людей. За исключением того единственного раза, когда мы с мамой встретились с отцом в мюнхенском ресторане и он отказался обнимать меня, потому что я шмыгала носом. Отец решил, что я простужена, однако на самом деле я шмыгала носом, потому что к тому моменту не видела отца уже почти год, и, когда он посмотрел на меня, в носу защипало. Заметит ли он, что у меня сняли скобки с зубов? Посчитает ли меня красивой? Впрочем, сейчас мы сидели в ресторане в Афинах, в окружении греческих и шведских специалистов в области театра, а папа сидел в своей клетчатой фланелевой рубахе и даже согласился выпить вина, хотя вино не любил, и съел хлеба перед едой, хотя не ел перед едой хлеба, и вдобавок я обратила внимание, что он зачесал волосы на макушку. Его английский звучал уморительно, и я все думала, слышат ли это остальные, и еще думала, правду ли он говорит, утверждая, будто во многих ситуациях чувствует себя собственным двоюродным братом.

Он поднял бокал, показал на хлеб и заговорил. Голос звучал так, словно он заглянул в театральный гардероб и одолжил голос у актера, игравшего бульварных фланеров.

– Я предлагаю поднять бокал за два удивительных изобретения – этот хлеб и это вино.

Все подняли бокалы. В том числе и я. После этого отец немного расслабился. А когда принесли еду, он попросил у официанта бокал пива.

Это был долгий день с экскурсиями, осмотрами и лекциями. В театре Эпидавра мы с отцом забрались на самую высокую скамью и уселись там. Далеко внизу по сцене расхаживали люди. Мы слышали их голоса, но не каждое слово понимали. Кто-то говорил по-шведски, другие – по-английски, а некоторые – по-гречески. Чуть поодаль стояла девушка, молодая, наверное, на несколько лет постарше меня, однако ее лица я не видела. Она стояла неподвижно, запрокинув голову к небу. На девушке была большая черная шляпа и темные очки. Солнце уже двинулось к горизонту, и свет был теплым – одновременно серым и красным.

– Такой свет на сцене не воссоздашь, как ни пытайся, – пробормотал папа и взмахнул рукой.

Я посмотрела на девушку, на зеленые кипарисы и на коричневые вершины гор. Подул ветер, сдувший с головы девушки шляпу. Голоса стихли, все присутствующие обернулись и посмотрели на горы, будто недоумевая, откуда взялся ветер.

– Вполне понятно… – отец обнял меня за плечи и умолк.

– Что понятно?

– Не знаю. Когда сидишь вот так, в голову приходят всякие мысли.

– Да.

– Представляешь, много тысяч лет назад они тоже сидели вот так, как мы… Это же просто огромный концертный зал.

По-прежнему ощущая тяжесть его руки на плече, я придвинулась ближе.

– Я хотел сказать, – добавил он, – вполне понятно, почему они думали, будто боги тут где-то неподалеку.

Мы сидим на коричневой скамейке в Хаммарсе и смотрим на двор. Джип. Велосипед. Сосна. Он просит принести ему обувь.

– Какую обувь, папа?

– Из шкафа в спальне.

– Кроссовки?

– Белые.

– Они же на тебе.

– Это хорошо. Потому что мы уезжаем.

– Куда уезжаем?

– К маме в Ворумс.

– А я можно с тобой поеду?

– Ясное дело, ты поедешь со мной. Я сначала думал поездом туда добраться, но потом решил, что лучше на джипе.

– Но, папа, у меня водительских прав нет. Я не умею водить машину.

Он раздраженно заерзал в инвалидном кресле.

– Ты и не поведешь!

– Тогда ладно.

– Я сам поведу!

– Да, я поняла.

– Скоро выезжаем. В Ворумс. Ты там бывала?

– Нет, ни разу.

– А в Даларне?

– Нет.

– Сердечко мое… А где ты вообще бывала?

– До Даларны я не добралась.

– Ну тогда слушай. Сначала принесешь мне кроссовки, потом сядем в джип, и я тебя отвезу. Как думаешь, заехать в церковь? Нет, не надо. Сегодня не суббота и не церковный праздник.