Алексей Карпов - Юрий Долгорукий Страница 71

На Руси также уживались два взгляда на «латинство» западных соседей — венгров, поляков, чехов или немцев. Далеко не всегда в них видели исключительно отступников от истинного христианства. Правда, среди иерархов Русской церкви в XI—XII веках и позднее широкое распространение получили полемические антилатинские сочинения, пронизанные религиозной нетерпимостью и обвиняющие латинян в откровенной ереси (авторами таких сочинений были, например, преподобный Феодосии Печерский[66], киевские митрополиты греки Ефрем, Георгий и Никифор). Но реальная политика русских князей, которым приходилось постоянно общаться с правителями европейских стран, заключать с ними династические союзы, обмениваться посольствами, строилась, по всей видимости, на других основаниях. Латиняне рассматривались все же как несомненные христиане, хотя и с известными оговорками. Такой взгляд был свойствен и духовным лицам. Приведем два примера, извлеченные из памятников древнерусской литературы и разделенные более чем столетием. Один из русских книжников второй половины XI века, переводчик греческой «Истории иудейской войны» Иосифа Флавия (предположительно, он работал в 70—80-е годы XI века), осуждая латинян за недостойное поведение — главным образом, за «мздоимание», — все же подчеркивал: «Но обаче иноплеменници суть, а наше учение прикасается им»{219}.[67] А писавший в конце XII века киевский летописец, один из авторов Ипатьевской летописи, рассказывая о неудаче Третьего крестового похода (1189—1192) и о гибели императора Фридриха I Барбароссы (1190), не сомневался в том, что павшие во время этого похода немецкие рыцари будут причтены к лику святых мучеников за веру: «Сии же немци, яко мученици святой, прольяша кровь свою за Христа со цесари своими, о сих бо Господь Бог нашь знамения прояви… и причте я ко избраньному Своему стаду в лик мученицкыи…»{220}

Должно было пройти немало времени, чтобы пропасть между православными и католиками сделалась непреодолимой. Это случится только в XIII веке, когда у русских появится опыт более тесного общения с латинским Западом, включивший в себя и господство венгров и поляков в Галицкой Руси в начале XIII века, и попытку первой церковной унии в Галиче в 1214 году, и наступление шведских и немецких рыцарей на Новгород в 1240 и 1242 годах. Окончательно же русские и их западные соседи начнут воспринимать друг друга как иноверцев только после установления ордынского ига на Руси, к середине столетия{221}. Это надо обязательно иметь в виду, когда мы говорим об участии польских и венгерских войск в русской междоусобице. Перенесение на XII век позднейших представлений о религиозной нетерпимости в отношениях между Западом и Востоком было бы неоправданной модернизацией.

Вернемся, однако, к переговорам между Юрием и Изяславом. Получив предложение о мире через венгерских и польских послов, Юрий дал ответ от своего собственного имени и от имени своего брата Вячеслава. В принципе, — по крайней мере на словах — он не возражал против предложенных условий и благодарил иноземных правителей за посреднические услуги. Но прежде, чем продолжать переговоры, Юрий потребовал незамедлительного удаления венгров и поляков из русских пределов: «Бог помози зятю нашему королеви, и брату нашему Болеславу, и сынови нашему Индрихове, оже межи нами добра хочете. Но обаче оже ны ся велите мирити, то не стоите на нашей земли, а жизни нашея, ни сел наших не губите. Но ать Изяслав поидеть в свои Володимир, а вы в свою землю пойдите, а ве ся [с] своим братом и сыном Изяславом сами ведаимы». Обратим внимание на то, насколько точен летописец в передаче всех нюансов в именовании адресатов Юрьева послания: Болеслав Кудрявый, верховный правитель Польши, был для Юрия «братом»; его младший брат Генрих — «сыном»; король Геза — «зятем» (очевидно, «общим» зятем для всех русских князей, родичей его подлинного шурина Изяслава), а племянник Изяслав Мстиславич, как и прежде, — «братом и сыном». Но еще замечательнее другое: совершенно в соответствии со старым принципом «родового сюзеренитета» Волынская земля — волость Изяслава Мстиславича — объявлялась «нашей», то есть общим достоянием всех князей «Мономахова племени».

Поляки и венгры с видимой охотой согласились на требование Юрия: и те и другие поспешили домой. «Изяслав же иде Володимирю (то есть во Владимир-Волынский — А.К.), а угре в Угры, а ляхове в Ляхы, — свидетельствует летописец, — и тако ся начата ладити». И венгры, и поляки действительно должны были торопиться домой, где их ждали совсем другие заботы. Венгрия все более втягивалась в военный конфликт с Византией из-за Сербии; польские же князья готовились к переговорам в Мерзебурге с императором Конрадом III. Их старшему брату и врагу Владиславу Изгнаннику удалось заручиться поддержкой не только германского императора, но и папы Евгения III: в январе того же 1150 года папский легат Гвидо извещал императора Конрада об интердикте (церковном запрещении), наложенном на Болеслава Кудрявого за неповиновение папе{222}.

Несомненно, уход венгерских и польских войск стал большим успехом Юрия и серьезно ослабил позиции Изяслава. Тут-то и выяснилось, что готовность Юрия к уступкам была большей частью мнимой. Мира так и не получилось. Юрий и Вячеслав, с одной стороны, и Изяслав — с другой, вновь начали обмениваться между собой послами, но камнем преткновения оказался вопрос о новгородских данях: «Изяслав же хотяше всих дании к Новугороду новгородцкых, акоже есть и переже было, и тако не уладишася, и не послуша его Дюрги». Ни один из князей уступать не собирался. Их непреклонность в этом, казалось бы, не самом главном вопросе удивляет — но только на первый взгляд. Речь шла не просто о соотношении сил на севере Руси, хотя и это имело принципиальное значение и могло обеспечить необходимый перевес в борьбе за Киев и за главенствующее положение во всей Руси. И даже не просто о денежных суммах, необходимых для продолжения войны. Изяслав всеми силами старался сохранить за собой хотя бы часть великокняжеской юрисдикции, касающейся Новгорода, где по-прежнему княжил его сын. Юрий же ни в коем случае не хотел допустить этого. К тому же очень похоже, что он использовал разногласия по поводу «новгородских даней» еще и как повод для того, чтобы сорвать переговоры и возобновить военные действия.

Во всяком случае, когда Вячеслав попытался выступить миротворцем («нудящю брата на мир», по выражению автора Лаврентьевской летописи), Юрий не внял его уговорам. Он предпочел прислушаться к советам своего тезки Юрия Ярославича, решительного противника заключения мира. «И не да дании (Юрий. — А.К.), а Изяслав их не отступи».