Андрей Воронцов - Шолохов Страница 71

— По поводу «Тихого Дона» у меня одна позиция, и едва ли она изменится со временем, — сказал Михаил. — Все или ничего. — Он вышел, не попрощавшись.

Чувствовал он себя ужасно. Неужели и впрямь Серафимович отдал его на растерзание этому Лузгину? Правка, которой тот добивался от Михаила, убивала в зародыше главный замысел «Тихого Дона», к которому он пришел путем долгих, нелегких ночных раздумий. Требования Лузгина отбрасывали Михаила назад к «Донщине», уже вошедшей в роман как составляющая его часть. Это означало, что без малого год напряженнейшей работы пойдет псу под хвост. Что делать? Идти в «Красную новь», в «Новый мир»? Этого было делать нельзя, не добившись того, чтобы Серафимович все же прочел роман. Вот когда и Серафимович скажет: «нет»…

Как на грех, поговорить с Серафимовичем по телефону ему все не удавалось. То его не было, то он вел важный разговор с посетителями и не мог подойти к аппарату, а когда Михаил звонил позже, оказывалось, что Александр Серафимович уже ушел, то он уже отдыхал, то «барышня» говорила, что номер занят… В общем, дозвонился Михаил только на третий день, уже и не надеясь, что когда-нибудь в жизни вообще увидит Серафимовича: ему уже казалось, что тот попросту скрывается от него.

— Ну, здравствуй, здравствуй, земляк! — услышал он в трубке голос Серафимовича. — А я как раз звонил в «Журнал крестьянской молодежи» насчет тебя. Мне Аузгин сказал по телефону, что ты был у него, все замечания принял в штыки и забрал рукопись. Как же так? Ты меня уже в расчет не берешь? Как ты можешь так поступать, если я еще не читал роман?

— Да я все это время только и мечтал, чтобы он попал вам в руки! — вырвалось у Михаила. — Аузгин обещал вам передать, а не передал! А со мной он повел уже окончательный разговор, заявив, что вы уполномочили его на это!

— На окончательный разговор?.. — удивился Александр Серафимович. — Ну-ка, ну-ка, расскажи подробней!

Михаил рассказал.

— Вот что, — выслушав его, заявил Серафимович, — ты не горячись. На разговор в подобном духе я его не уполномочивал. Речь шла о том, чтобы он рукопись прочел и высказал тебе свои замечания, если они возникнут. Читать Лузгину все равно бы пришлось, потому что все тексты в журнале проходят через него. Вот я и подумал: незачем терять время, пока меня нет в журнале. Но ты волен соглашаться с замечаниями Лузгина, а волен не соглашаться. Кто из вас прав, решаю я, пока еще считаюсь главным редактором.

— О вас Аузгин сказал, только когда я его прямо спросил про полномочия! А так — все время ссылался на единое мнение редколлегии!

— Вероятно, он забыл про еще одного члена редколлегии — меня, грешного. А без меня их мнение никак не может быть единым. Ты, главное, ничему не удивляйся и привыкай: это называется нравами журнала «Октябрь». В каждом монастыре, знаешь, свой устав. Лузгин по положению в ВАППе выше меня, а в журнале — мой заместитель. Такая, с позволения сказать, аномалия неизбежно порождает интриги с его стороны. Можно было бы резко поставить его на место, как, наверное, сделал бы ты на моем месте, но это — конфликт с ВАППом. Ругаться с ними себе дороже, как с бабами на рынке. Я все эти препятствия обхожу терпеливо, по-стариковски, памятуя, что последнее слово всегда за мной. Помни и ты об этом. Приноси свою рукопись, буду читать. Ты Лузгина немного измотал, показал характер, а я его возьму тепленьким — если, конечно, ты прав в этом споре, а не он. А он, между прочим, не всегда бывает не прав.

«Так ты меня специально послал в разведку боем! — подумал Михаил. — Чтобы, стал-быть, выявить огневые позиции противника, а потом спокойно подавить их! Или отступить, если задача покажется невыполнимой. Хитер, ничего не скажешь! Только мне-то каково с недописанным романом — между двух огней?»

Но вслух он ничего такого, конечно, не сказал.

Михаил отнес рукопись Серафимовичу, и потянулись томительные дни ожидания.

Серафимович, прочитав первую половину «Тихого Дона», был до глубины души взволнован, как случалось с ним в юности, когда он сталкивался с действительно выдающимся произведением искусства. Это качество он сумел пронести через всю жизнь и сохранить его вплоть до преклонных лет. Александр Серафимович всегда с сожалением думал о том, что в нынешнюю пору утрачена способность радоваться истинно талантливому, как мог Некрасов, вбегая к Белинскому с рукописью «Бедных людей»: «Новый Гоголь народился!» Правда, и поводов так радоваться давно уже не представлялось, но теперь… Теперь, прочтя две книги «Тихого Дона», он с некоторым даже изумлением понимал, что перед ним — нечто более значительное, чем первая вещь Достоевского. С первой же страницы романа стало ясно, что за последние два года талант Миши Шолохова расцвел необычайно, что «Тихий Дон» — огромный шаг вперед по сравнению с «Донскими рассказами». Но школу этих рассказов Шолохов использовал блестяще: рукой настоящего, без подмесу, мастера были написаны вставные короткие новеллы в начале романа — о турчанке, жене Прокофия Мелехова, об Аксинье, изнасилованной отцом… Серафимовича распирала мальчишеская гордость, что именно он, никто другой, предсказал превращение Шолохова в выдающегося писателя. Все претензии Аузгина, разумеется, были вздором, хотя и «идеологически безупречным». Аузгина следовало в максимально гуманной форме уломать. Серафимович, верный своей испытанной тактике, решил, что лучше это сделать, когда его заместитель, любящий хорошо покушать и выпить, расслабится в непринужденной обстановке. Он пригласил Аузгина отобедать в полуподвальном писательском ресторане в Доме Герцена.

Там, поговорив между двух рюмок о редакционных делах и подождав, когда Лузгин насытится шкворчащей котлетой по-киевски, он мягко перешел к «Тихому Дону». Стараясь не обидеть Аузгина, дал понять, что надо печатать обе книги без всяких изменений.

Но Лузгин проявил неожиданно упорство.

— Это дело политическое, — твердил он. — Ваше мнение — решающее, но я, читая эту талантливую вещь, испытал немало сомнений и не мог не поделиться ими с товарищами, членами редколлегии. Многие из них входят в бюро правления ВАППа…

— Прежде всего вам, наверное, следовало поделиться своими сомнениями со мной, — мягко упрекнул его Серафимович.

— Да, конечно, обычно я так и делаю, но вы были заняты, а товарищи как раз имели возможность прочесть… Ведь это же не против правил. Для того и существуют члены редколлегии…

— Допустим, — кивнул Серафимович. — Ну — и?..

— Все они высказались совершенно в том же духе, что и я. Слух дошел до Авербаха… Он выразил серьезную озабоченность, что роман с такой тенденцией может появиться на страницах пролетарского журнала, органа ВАППа. Поверьте мне, Александр Серафимович — правка необходима, и значительная! Не можем же мы из-за этого романа ссориться с ВАППом! И я, и вы можем лишиться своих мест!