Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I Страница 71

Нам в нашей книге так часто случалось и еще не раз случится обвинять драматургов и романистов в искажении исторических фактов и личностей, что мы не можем здесь отказать себе в удовольствии отдать должную справедливость талантливому Дюма, автору великого множества исторических романов, издавна знакомых нашим читателям. Учиться французской истории по романам Дюма было бы, конечно, смешно и дико, тем более, что у него вымысел и правда всегда весьма искусно сплавлены в нераздельную амальгаму; но нельзя не признать за ним и той заслуги, что он своими рассказами спас от забвения немало замечательных исторических личностей. Без королевы Марго и графини Монсоро едва ли большинству читающего мира известны были бы Ла Моль, Коконна и Бюсси д'Амбуаз — любопытные типы истых французских дворян XVI века, со всеми их достоинствами и пороками. В драме своей «Генрих III и его двор» /«Henri III et sa cour»/ Дюма почти без изменения мастерским пером изобразил историю красавчика Сен-Мегрена, а в упомянутых романах полной рукой черпал из записок л'Этуаля, Маргариты, Брантома и истории д'Обинье. Если исторические романы Вальтера Скотта можно назвать фотографиями, то произведения Дюма имеют полное право на имя исторических картин, написанных яркими и далеко не линючими красками.

В течение двухлетней разлуки со своей супругой Генрих Наваррский не оставался перед ней в долгу, и усердно, не менее Маргариты, служил Эроту и Венере. В 1576 году влюбчивые его глаза остановились на дочери госпожи Тигонвилль, наставницы его сестры. Эта «девочка», как ее называет д'Обинье в своих записках, полудитя, главную заманчивость которой составляли невинность и неопытность, не на шутку отвлекала Генриха от занятий делами, поважнее волокитства и любовных проказ, до которых король Наваррский был вообще так падок. Сначала он обратился с просьбой помогать ему к суровому д'Обинье, умоляя его «на коленях» уговорить упрямицу, на все нежные предложения короля отвечавшую отказом и бранью. «Я не гожусь в сваты и подлой этой должности исправлять не умею!» Так говорил простодушный д'Обинье, со своей стороны стараясь отвлечь короля от глупой связи; упрямец не унимался и одержал, наконец, желанную победу. Два года мадмуазель де Тигонвилль пользовалась ласками его нераздельно и в награду за свою уступчивость была в 1581 году выдана за барона Пардайян, графа Панжа, члена государственного совета, камергера двора, кавалера рыцарского ордена, капитана полусотни телохранителей, командира Гюйэннского полка и губернатора Арманьяка.

Эти чины были приданым, взятым бароном за женой, и позолотой рогов, которыми задолго до свадьбы его увенчал король Наваррский: недаром же сестра Генриха называла барона Панжа «толстым буйволом»…

Через полгода, после бегства герцога Алансонского во Фландрию, Катерина Медичи и возлюбленный ее сынок решились дозволить Маргарите возвратиться к ее беглому супругу. 2 августа 1578 года королева Наваррская из замка Оленвилль изволила отбыть в Гасконь в сопровождении королевы-матери, кардинала Бурбона, герцога Монпансье и президента Пибрака. За ними следовали фрейлины двора Катерины Медичи, обоз красавиц, которыми флорентинка надеялась действовать на врагов вернее всякой артиллерии и не ошиблась в расчете. Не успела она со своим подвижным лупанаром прибыть в Гюйэнну, как король Наваррский уже растаял от огненных взоров фрейлины Дайэллы, гречанки, спасшейся от плена при разорении Кипра, а Тюреннь пленился девицей Ла Вернь /La Vergne/. Восемнадцать месяцев гостила Катерина Медичи у зятя, напоминая, окруженная своими камелиями-фрейлинами, известного разряда тетеньку с племянницами. Король и королева Наваррские были просто умилительны в добром согласии и при совершенном отсутствии ревности: король дружил с фаворитами жены, она — с фаворитками короля. Житье в Нераке во время пребывания там Катерины было самое привольное и развеселое; после него прибытие в угрюмый город По и пребывание в этом городе показались Маргарите невыносимыми… Угодно ли читателю знать истинную причину уступчивости Генриха и его снисходительности взгляда на все шашни Маргариты? Вот подлинные его слова.

«Чтобы меня не обвинили в проповеди безнравственных правил приручать ревнивых мужей и пользоваться их доверием, я объясню причины, побуждавшие меня так странно вести себя. Я был королем без королевства и стоял во главе партии, которую следовало поддерживать, всего чаще без войск и без денег для их найма. Видя приближающуюся грозу, я для ее отклонения не имел иных средств, кроме покорности. В подобных случаях добрая жена приносила мне немалую пользу. Ее ходатайство всегда смягчало досаду на меня ее матери или братьев. С другой стороны, ее красота привлекала ко мне постоянно множество удальцов, которых удерживала при мне легкость ее поведения; суровостью она могла бы повредить успехам нашей партии. Судите после этого, должен ли я был щадить ее, хотя она и доходила иногда в своем кокетстве до смешного. Бывали между ее обожателями и такие, над которыми она сама смеялась, удостаивая меня доверенности и сообщая мне о их забавной страсти. Таков был старый сумасброд Пибрак. Ради любви он сделался ее канцлером, чтобы, пользуясь правом службы, писать ей нежнейшие письма, над которыми коварная вместе со мной смеялась».

Этой же самой системы и в наше время придерживаются многие мужья, торгующие своими женами, в чаянии снискания великих и богатых милостей у своих начальников, но что мерзко в каком-нибудь министерском чиновнике, то отвратительно в короле, этим грязным путем домогающемся престола… Или будущий Генрих IV думал, что за высотой занятого им поста люди ему современные и потомки не заметят пятен? Солнце ярче французской короны и повыше королевского престола, однако же его пятна не укрылись от глаз наблюдательной науки. Путь к славе может быть тернист, труден, извилист, но никогда не должен быть грязен; стыд и позор тем славолюбцам, которые удобряют почву для своих лавров кровью человеческой или смрадной грязью.

С переездом в По для Маргариты, как мы уже сказали, начались черные дни. В памяти беарнцев еще в полном блеске сияла покойная Иоанна д'Альбре, в которой, по словам историков, «кроме пола, не было ничего женского»; Иоанна, умная в совете, храбрая на войне, строгая, целомудренная. Сравнивали беарнцы покойную мать их короля с его женой, и невыгодно было это сравнение для молодой развратницы, мечтавшей единственно о нарядах, балах, праздниках да любовных интригах. В По Генрих взял жену в ежовые рукавицы /что, сказать по правде, чести ему не делает/. В Париже он — «страха ради иудейска» — ходил в католическую церковь; в По он заставил Маргариту слушать обедню ее вероисповедания в убогой часовенке, куда не допускали местных жителей, единоверцев Маргариты… Вместо обожателей, королеву окружали педант Пибрак, свирепый солдат д'Обинье и фанатик гугенот Жак Лал-лье. Некого было ей тешить своими кокетливыми кривляниями и пышными нарядами из камки, аксамита, турецкой парчи, венецианского бархата, о которых она с таким чувством распространяется в своих записках. Полезная мужу в Париже, она была ему почти в тягость в его владениях. Там, дозволяя Маргарите ветреничать как угодно, здесь Генрих требовал от нее соблюдения приличия и супружеской верности. В обоих случаях он был верен политической системе, им высказанной: в Беарне честное поведение жены было точно такой же необходимостью, как в Париже ее безнравственность. Стесняя жену в ее привычках, Генрих самому себе предоставил полную свободу, не давая спуску ни одному смазливенькому личику от крестьянки до фрейлины включительно. В это время, вместе с д'Амвилем и Фронтенаком, король Наваррский пользовался расположением мадмуазель де Ребур, всячески досаждавшей Маргарите. Эта Ребур была девица хворая, истощенная, и Генрих любил ее, может быть, единственно ради разнообразия. Она очень скоро ему прискучила, и он заменил ее девицей Фоссе, известной под именем Фоссезы. Эта новая связь была затеяна королем незадолго перед его отъездом с Маргаритой в Нерак, где и она вознаградила себя за невольное воздержание знакомством с Иаковом Гарлэ /Harlay/, сеньором де Шанваллон.