Родерик Грэм - Мария Стюарт Страница 72

Такое поведение сочли бы непростительным где угодно, но оскорбить королеву в присутствии иностранного посла, перед лицом собравшейся знати — знати, которая уже глубоко презирала его, — означало подписать свой смертный приговор. Марию немедленно заверили в поддержке: «Невозможно представить себе, чтобы он смог поднять мятеж, потому что ни один человек в королевстве, дворянин или простолюдин, не испытывает к нему уважения». И совет нашел удовлетворение в том, что направил Екатерине Медичи письмо, предупреждая ее, что лорда Дарнли считают сумасшедшим.

Теперь Мария осознала, что ее собственное, продиктованное детским упрямством стремление поступить вопреки Елизавете заставило ее выйти замуж за Дарнли, а теперь его высокомерное поведение разрывает страну на части. Она была неспособна на решительные действия, а ее совет пока еще оставался единым в силу собственных интересов, но без королевского руководства, придавшего бы его действиям общую цель. Чтобы разрешить проблему Дарнли, стоявшего выше них в иерархии знатности, члены совета нуждались в руководстве и наставлениях королевы, но их-то и не было. Мария понятия не имела, что делать. Она доверилась дю Кроку, сказав ему, что настолько несчастна, что всерьез помышляет о возвращении во Францию, оставив Шотландию под управлением регентского совета, а именно: Морея, Хантли, Мара, Атолла и Босуэлла Это означало бы оставить новорожденного сына и признать, что ее возвращение в Шотландию привело к катастрофическим последствиям. Подобный выход был совершенно неприемлем, диктовался эмоциями и представлял собой не более чем отчаянный крик о помощи женщины, осознающей личную ответственность за создавшуюся ситуацию, но оказавшейся не в состоянии найти способ навести порядок и установить твердое управление.

Как обычно, застигнутая волной несчастий Мария нашла утешение в верховой езде и развлечениях. В Джедбурге должно было состояться заседание разъездного суда[73], и Мария в обществе Морея, Летингтона, Аргайла и Хантли направилась на юг. Разъездные суды спорадически устраивали в королевских городах[74], подобно английским судам по ассизам. Они существовали еще относительно недолго, и монархи порой присутствовали на заседаниях. Разъездные суды также предоставляли совету возможность собраться вне столицы. Судебные заседания продолжались неделю и были прерваны 15 октября, когда Мария в сопровождении Морея и свиты придворных нанесла визит Босуэллу, который был ранен и выздоравливал в своем замке Хэрмитедж.

Босуэлл провел карательный рейд против Эллиотов, которых возглавлял объявленный вне закона Джон Эллиот из Парка. Босуэлл захватил Эллиота, но тому удалось бежать. Босуэлл устремился за ним в погоню и был ранен в голову, грудь и руку, прежде чем ему удалось застрелить Эллиота. Потом Босуэлл потерял сознание от потери крови, слуги нашли его и отвезли в Хэрмитедж, где он теперь выздоравливал, отослав голову Эллиота в Эдинбург.

Босуэлл отныне занимал центральное место в делах Марии, хотя раньше ему говорили, что он никогда не получит от нее никаких пожалований или должностей. Эгоистичный интриган до мозга костей, теперь он превратился в одного из ведущих придворных, непримиримого врага Дарнли и, поскольку ему это было выгодно, фанатичного сторонника Марии. Он был одним из самых интересных мужчин в жизни королевы, а его миниатюрный портрет способен поведать о многом. Босуэлл был хорошо сложен, хотя и невысокого роста, и, судя по описаниям, «обладал сильным телом и красотой, однако его привычки отличались греховной распущенностью». Его прямой взгляд с портрета не оставляет никаких сомнений в том, что он не только ничего не боялся, но и сам был страшен в гневе. Короче говоря, если вы хотите спокойной жизни, не стоит находиться рядом с таким человеком. Жизнь самого графа, как и его предков, отнюдь не была мирной. Его отец, Патрик Хёпберн, соперничал с отцом Дарнли за руку Марии де Гиз, а прочие Хёпберны состояли в «подозрительных связях» с вдовой Якова I[75], а также с Марией Гельдернской, женой Якова II[76]. Владея замками Хэрмитедж, Крайтон, а теперь и Данбар — причем два последних располагались в Лотиане, — Босуэлл мог контролировать территорию Южной Шотландии, одновременно блокируя наступление англичан, а также держать в подчинении Спорные Земли. В одном только Хэрмитедже мог разместиться гарнизон до тысячи человек. Члены семьи Хёпбернов всегда были склонны сначала хвататься за оружие, а уж потом садиться за стол переговоров.

Босуэлл получил хорошее образование, говорил по-французски и на латыни, много путешествовал по Европе, порой едва успевая бежать от неприятностей. Мария встретила его во Франции, куда он бежал от судебного процесса по обвинению в нарушении брачного обещания, инициированного его норвежской любовницей Анной Трондсен. Ему случалось оказываться узником и Эдинбургского замка, и лондонского Тауэра. Одной из его первых любовниц была некая Дженет Битон[77], тетка служившей королеве Мэри Битон; ей был 61 год, она пережила пятерых мужей и имела репутацию самой страшной ведьмы в Шотландии. Какие бы уроки она ни преподала 24-летнему Босуэллу, они скорее касались темных искусств, нежели куртуазной любви. Теперь, счастливо женатый на богатой Джин Гордон — счастливо, потому что Босуэллу вечно не хватало денег, — он по-прежнему завязывал интрижки, более того, занимался любовью с некой дочерью кузнеца Бесси Крауфорд на колокольне Хаддингтонской церкви. Когда королевский кортеж скакал по холмам Пограничного края, придворные не могли удержаться от пересудов по поводу внезапного желания королевы нанести ему визит.

Хэрмитедж находился на расстоянии тридцати миль от Джедбурга, поэтому Мария и ее эскорт добрались туда за один день. Верная своему эффектному стилю, Мария ехала верхом на белой лошади, которая, к несчастью, завязла в болоте и которую пришлось вытаскивать. Болото до сих пор называется «Королевская кобыла». Шестидесятимильная поездка верхом плюс несколько часов, проведенных у постели Босуэлла, — то был поистине долгий день. Мелвилл проехал все расстояние между Эдинбургом и Бериком за день, но он был один и путешествовал по лучшей дороге, чем ухабистые проселки Пограничного края. Подобное приключение в опасной стране навлекало на весь кортеж риск быть похищенными, ограбленными или и того хуже. В Хэрмитедже состоялось импровизированное заседание Тайного совета, придавшее всей поездке некую значимость.

Катастрофа, похоже, разразилась по возвращении в Джедбург: Мария тяжело заболела. Боль в боку, беспокоившая ее со времени родов, резко усилилась и теперь сопровождалась постоянной тошнотой и рвотой — более шестидесяти раз за три дня, — а на третий день Мария потеряла зрение. Немедленно возникло подозрение, что она была отравлена, «в особенности потому, что помимо прочего из ее желудка изверглась некая зеленоватая субстанция, густая и твердая». Мария созвала совет и вверила ему обязанность присматривать за принцем и обеспечить его право наследования, подразумевая, что Дарили попытается потребовать корону себе. Она просила дю Крока рекомендовать принца своему господину, Карлу IX. Затем епископ Росский прочел над ней молитву, а Мария выразила намерение умереть в католической вере. Она также написала второе завещание, включавшее в себя все распоряжения, сделанные перед родами. Тем не менее королева чувствовала, что если сумеет пережить следующий день, то не умрет. Утром она лишилась речи и у нее начались жестокие конвульсии. К ночи у нее подергивались конечности, лицо исказила гримаса, а температура тела упала так низко, что ее слуги сочли ее мертвой. «Граф Морей начал прибирать к рукам самые дорогие ее вещи, такие как серебряная посуда и кольца, были заказаны траурные платья и отданы распоряжения относительно похорон. Однако хирург королевы Арно заметил, что еще есть некоторые признаки жизни в одной из ее рук и… использовал крайние меры в крайних обстоятельствах». Арно туго спеленал ее тело от пальцев ног до головы и заставил ее проглотить немного вина, что слегка восстановило чувствительность. Поскольку этот рассказ основывается на повествовании Клода Но, который не имел причин любить Морея, обвинение в попытке украсть кольца и посуду следует рассматривать с разумной долей скептицизма.