Морис Левер - Айседора Дункан: роман одной жизни Страница 72

После этих исторических дней, прожитых вместе со своим архангелом, Айседора очень скоро была возвращена к повседневной реальности. Ее материальное положение требовало принятия немедленных мер, чтобы не оказаться вновь в состоянии полного безденежья. Поэтому она решила продать замок Бельвю за любую цену. Покинув славные вершины своего Олимпа, она приехала вместе с Руммелем в замок, чтобы посмотреть, в каком состоянии здание.

— Неужели вы собираетесь продать его?! — воскликнул он. — Вы с ума сошли!

— Но ведь все разваливается, бедный мой ангел. Их госпиталь превратил мой дом в лепрозорий.

— Почему не попытаться восстановить здание? Тогда у вас будет и студия для танцев, и помещение для школы. А у меня — моя студия. Это будет великолепно.

— Для этого нужны деньги, ангел мой… много денег.

— Деньги найдутся, я уверен. У вас есть имя, связи. Вы легко получите необходимые средства.

Она обращается к знакомым политическим деятелям, которые могли ее поддержать. Все отвечали, что у них другие первоочередные задачи: помощь вдовам и бывшим фронтовикам, необходимость восстанавливать хозяйство страны. Так что не до школы танца!..

Отчаявшись, она в конце концов согласилась взять у французского правительства разумную сумму за эти здания. В момент подписания контракта она узнала, что Бельвю превратят в завод по производству удушающих газов на случай новой войны. Не сдержавшись, она сказала представителю военного министерства:

— Итак, этот дом, который я отдала, чтобы спасать человеческие жизни, будет служить для производства орудий смерти. — И, посмотрев в последний раз на то, что было Храмом танца будущего, закончила: — Как жаль! Отсюда открывался такой красивый вид![40]

На деньги от этой сделки она покупает на улице де ля Помп, в 16-м округе Парижа, дом номер 103, где находился Бетховенский зал. Едва переехав, она превращает его в студию, точнее в святилище, ибо в изысканиях, которые она ведет вместе со своим архангелом, участвуют и музыкальная мистика, и танец. Руммель открывает перед ней духовность Листа, и они готовят концерт из его произведений. Со своей стороны Айседора восстанавливает несколько движений из «Парсифаля».

— Когда он играет, а я танцую, — доверительно говорит она Мэри Дести, — у меня впечатление, что наши души вылетают из тел и сливаются в некую духовную сущность, не зависящую от нас. Звуки и жесты улетают вдаль, и сверху им отвечает эхо. Бывает так, что благодаря одной лишь любви мы уносимся за грань невидимого. Словно секрет созидания вдруг становится доступным. Благословенные минуты… Волшебные моменты.

Счастье было бы полным, если бы рядом с ней были ее ученицы, ее милые «айседорята», как она их называет. Ведь для нее преподавание танца так же необходимо, как исполнение. С детских лет испытывает она невыразимое удовольствие от занятий и тем и другим, когда она делится тем, что уже знает, и одновременно преподносит ученикам то, что ей открывается каждый день в ее искусстве. Она до такой степени чувствует себя лишенной этой радости, что, несмотря на возражения многих, в том числе и Руммеля, считающего, что искусство, как и все мистическое, непередаваемо, решает вызвать в Европу тех учениц, которые остались в Штатах.

Через месяц они приезжают, свеженькие, здоровенькие, в ореоле успеха, который сопутствовал первым выступлениям за океаном «танцовщиц Айседоры Дункан». Она предлагает им поехать в Афины: глава греческого правительства Венизелос просит ее открыть школу танца в Греции. Все тут же соглашаются. С ними едет Эдвард Штейхен, живописец и фотограф.

За несколько дней до отъезда Айседоре показалось, что ее любимый переглянулся с одной из учениц, восемнадцатилетней красавицей Лорой. Решает не беспокоиться по этому поводу. «Я могла просто ошибиться. Девушка кокетлива, хочет всем нравиться. Ничего особенного. Ведь чтобы соблазнить Вальтера, красивой мордашки мало. Я-то его знаю, это средневековый монах. Его не соблазнишь глазами серны и невинной гримаской».

В Греции Айседора готовит учениц к большому представлению, которое состоится на стадионе по случаю вакхических празднеств. Каждый день они ходят к Акрополю, любуются Пропилеями, храмом Афины, Парфеноном, где Штейхен сделал великолепные снимки Айседоры. Она словно выплывает из луча света между мраморными колоннами, подобно живому воплощению античной богини.

Во время экскурсии на холм Гиметт они увидели развалины Копамоса, где крестьянки пасли коз. Фундамент и стены сохранились. Айседора решает расчистить участок и восстановить здание. Конечно, речь уже не идет о строительстве дворца Агамемнона, а просто о возведении обитаемого дома. Пригласили молодого архитектора, подвели здание под крышу, навесили двери и прорубили окна. В общем зале с высоким потолком положили ковер для танцев, установили рояль. Каждый вечер Руммель играет там Баха, Бетховена, Листа и Вагнера, пока заходящее солнце окрашивает небо в охру и пурпур. В сумерках вся компания, надев венки из жасмина, спускается к заливу Фален и ужинает на берегу моря.

Глядя на своего двадцатилетнего архангела в окружении девушек, увенчанных цветами, Айседора невольно вспоминает о Парсифале в саду Кундри. И замечает также, как изменилось его выражение лица, в нем нет уже былой эфирной возвышенности, взгляд стал более приземленным. До сих пор она считала их любовь непобедимой. Даже разница в возрасте ее не смущала. Связующая их страсть была так возвышенна, что она не боялась быть на двадцать лет старше его. Ведь они были мистической парой, были выше предрассудков и условностей, не так ли?

Но вот аскет увидел реальный мир, и взгляд его, ранее обращенный к небесам, остановился на юной американской красотке, и крылья архангела превратились в мускулистые руки, способные крепко прижать к себе дриаду. Как-то вечером, когда он закончил играть марш из «Гибели богов» и последние аккорды еще не затихли, она заметила, как между ним и девушкой будто промелькнула молния, вобравшая в себя всю любовь и все желания мира. Она осталась сидеть, словно пригвожденная к стулу, пытаясь сдержать сердцебиение, сверхчеловеческим усилием сохраняя прежнее выражение лица, и удержать рыдания, готовые вырваться из груди. Наконец она встала и, изобразив необычайную веселость, воскликнула:

— Предлагаю завтра экскурсию в Фивы! Кто с нами?

Штейхен и десяток учениц радостно поддержали идею. Как и следовало ожидать, Руммель и Лора, сославшись на желание сделать покупки в Афинах, решили остаться. Вечером все должны были встретиться в Копамосе.

Приехав в Фивы, группа посетила дворец Кадмоса, оттуда прошла по дороге, ведущей через древний город в направлении Халкиса. Над храмом Артемиды в Авлиде Айседора вновь увидела сияние, словно с неба сыпался золотой песок, и ей представились девственницы, танцующие в честь трагического жертвоприношения Ифигении. Ведь именно здесь Агамемнон принес свою дочь в жертву Артемиде. Неужели и она должна принести себя в жертву любви пианиста и своей ученицы? В ту же минуту мысль о молодых людях, оставшихся без свидетелей в Копамосе, пронзила ее. Несмотря на все усилия, она не могла отделаться от этого наваждения. Их лица, сияющие юной красотой, неумолимо стояли у нее перед глазами. Напрасно старалась она сосредоточиться на созерцании гавани Авлиды и представить себе греческий флот из тысячи кораблей, ожидающих попутного ветра, чтобы помчаться к Трое, — все величие Эллады не смогло прогнать пожирающего ее чудовища ревности.