Елена Макарова - Фридл Страница 73

Например, извращенное понимание национального, что как следствие проявилось в уступках велениям чувства: государственный праздник вместо Рождества и т.д.; книги, не разрешенные к чтению, направления в искусстве, считающиеся роковыми, и пр.

Павел принес в судке гуляш с кнедликами, Зденка Туркова передала через мужа.

Господа офицеры не доели?

Он молчит.

Так все и идет. С утра поругалась с Лаурой, теперь обидела Павла. Не пора ли взять себя в руки?

Пахнет мясным. Павел разогревает гуляш. Не приглашает меня к столу.

Павел!

Он сидит, слезы капают в тарелку. Никогда не видела, как плачут мужчины.

Моя дорогая!

(Извини за карандаш.) В сущности, я в ужасе от хаоса внутри себя. Ланге сделала несколько очень интуитивно верных замечаний о причине моего поведения, среди них о том, что я сердита на друзей по партии и потому ищу чего-то нового. Это верно, но выводы иные, чем она предполагает. Я тем самым свободнее в отношении их и могу четче осознавать долю своей вины в ссоре. (Свобода – это лишь миг до того, как берешь на себя новые обязательства.) По крайней мере, я надеюсь на этом опыте отвыкнуть от поспешности суждений.

Страшно подумать, какие обязательства накладывает малейшее слово и как следует все просчитывать наперед, чтобы не дать этому малейшему разрастись до полной нелепицы, причиняющей вред тебе или другому, будя доверие, которое не хочешь или не можешь оправдать, указывая направление, тупиковое или сомнительное, которое хотя и уводит от ложного, но не приводит ни к какой определенности.

Фридл, иди сюда, сюрприз!

На столе разложены цветочками мои любимые бутерброды с яйцом.

Я был страшно голоден, гуляш сводил меня с ума, так хотелось его съесть, но я всю дорогу держался. Донес…

И тут тебя встречает злобная фурия…

Ты тут ни при чем. Это стыд и страх. Что будет там, если уже здесь голод лишает разума?

Павел смотрит не на меня, а на тарелку с бутербродами.

Мне столько не съесть, давай пополам.

Нет, пойду прилягу на полчасика.

Неверным шагом Павел доходит до кровати и тут же засыпает.

Меня сейчас преследует еврейская история, она позволила мне сделать некоторые обобщения, но об этом позже. Вот несколько слов, ставших для меня большим утешением и радостью; они ободряют дух, что при нынешнем унынии просто необходимо.

«Какого бы рода наблюдения мы ни производили, следует исходить из сложного эволюционно развивающегося содержания. При таком подходе меняется вся картина. На месте средневекового ступенчатого космоса возникает единое и органическое целое, отдельное происходит из того общего, где целое является оттиском абсолютного: общее представлено отдельным, бесконечное – конечным. И речь уже идет не о различиях в родах на примере отдельных экземпляров, а о том, что многообразие индивидуумов во вселенной есть признак единого. Как в физическом, так и в духовном. Даже единая божественная мысль воплощается на Земле в естественное разнообразие религий, ни одна из которых в своем своеобразии не уничтожает другую, более того, должна развиваться в своем направлении так, чтобы в ней воплотилась часть абсолютной религии; подобно тому, как единичное может существовать лишь однажды, так и в абсолютном смысле может существовать лишь одна истина (изначально заданная!); подобно тому, как единичное проявляется в многообразии, так и единая истина в ее различных проявлениях многообразна, и именно разнообразие есть признак подлинности ее существования».

Вот аргумент против тупых последователей Гегеля, которые считают иудаизм мертвой религией. Тут, в местной школе, как рассказывал мне один учитель, пастор ведет урок Закона Божьего. И он все объясняет просто: «Бог посадил бобовое зернышко – это иудаизм. Из зернышка поднялся росток – это христианство. Бобовое зернышко умерло, дав жизнь зеленому ростку». Кто не поверит в такую складную притчу!

С появлением христианства иудаизм не прерывается и не завершается. Речь идет о нас, живых людях, жизнь и дух которых попали в затруднительное положение, и на весьма неопределенное время. Представится ли случай вывести нас оттуда? Представится! Разве что неизвестно когда.

Ты спрашиваешь, как назвать нас – нацией или народом, что есть наша вера. Я не смыслю в терминах и не стану «для порядка» давать неправильное или любое, тормозящее становление, название. Это моя позиция. Можешь поверить, что подобный процесс не остановится на полпути и не прервется по чьему-либо желанию или предвзятому мнению. Все закончится оправдательным приговором, но мысль о том, что всепоглощающая любовь, страстная, вобравшая в себя все доброе и дорогое, не помогает понять другого человека, – этому горькому осознанию не помогут ни время, ни опыт прошлых переживаний. Единственные вещественные реалии – это мои личные переживания и процесс их кристаллизации, против этого бессильны все возражения, даже под угрозой смерти. С удовольствием избавилась бы от занудства, да не вижу как!

Представления обо всем бывают более или менее ложными, когда знают или подразумевают только вокабулы. Нервничая, я представляла себе все, что угодно, только не нашу окончательную ссору. Я бесконечно раскаиваюсь во всем, что тебе наговорила. Будь проклято вечное похмелье!

Ланге я люблю больше, чем когда-либо, и втайне надеюсь, что и с ней происходит нечто подобное.

За приветы большое спасибо; сейчас начну вырезать тарелки и страшно разбогатею. О нас совершенно не стоит беспокоиться.

На сегодня все. Пиши поскорее. Если хочешь сделать доброе дело, пришли книжек – историю, философию в доступной мне форме. У меня есть философия древности и Средневековья; следующих томов, к сожалению, нет. Очень хотелось бы узнать Канта и о Канте.

Не понимаю, почему ты находишь книги Вассермана слишком мягкими для нынешнего времени? По довоенным масштабам они содержали достаточно, чтобы объяснить сегодняшнее. Напротив, гораздо более талантливый Достоевский – такой индивидуалист, что на нем можно отдохнуть благодаря уникальности стиля. Когда ты написала, что читаешь его, я тоже попыталась найти в нем нечто, чтобы почувствовать, что ты думаешь, но читала, по-видимому, впустую, кроме того, ты, к сожалению, выражаешься намеками, так что я не поняла. Всем приветы. Целую от всего сердца!

Мы потихоньку собираем вещи. Отто сообщил, что один транспорт уже ушел из Брно. Если Отто не отправят до нас, а шансы невелики, поскольку у него жена арийка, этих вроде оставят на закуску, то мы будем в курсе событий. Нас не застанут врасплох.

Январь, 1942

Моя дорогая! Я страстно хочу увидеть тебя. От тех, кто уехал, я получаю открытки с видами, какие деятельные люди, но какие мрачные пейзажи.

Я только что от Дивы, посмотрела ее новую квартиру и огорчилась. Но сама она все принимает оптимистично – вот что значит хорошая школа.

Шапочки очень хороши и сослужат нам службу. Рюкзак немного тяжеловат, но, думаю, пригодится.

Прошла целая вечность с того письма, которое было написано скорее под влиянием прошлых событий, чем в результате мгновенного озарения, и каждый день я жду ответа от тебя и думаю о том, что бывают же чудеса и знаки свыше и будут всегда – почему бы и здесь не произойти чуду. Я все это время была как парализованная.

Теперь наша встреча кажется мне такой нескорой, и я, как бы эгоистично это ни звучало, опять смогу заняться живописью. Странно, что нельзя просто жить и самовыражаться (имею в виду себя), мне обязательно нужен посредник; это смущает меня, но лучше жить как есть, чем так, как хотелось бы, к этому нужно стремиться; не знаю, можно ли приблизиться к такому образу жизни. Те немногие, кому это удается, имеют или великие сердца, или великие таланты. В математике это выглядит как гипербола, бесконечно приближающаяся к оси. Хозяин идет, а собака бежит в ту точку, где он в данный момент находится, и они никогда не сойдутся друг с другом. Это сюжет для романа, как у Кафки, не хватает только настроения, побуждающего творить, а линия может быть как прерывистой и дрожащей, так и уверенной и четкой. Даже если собака не сможет догнать хозяина, процесс весьма увлекателен.

Счастливы люди, живущие не образами, а плотью.

Ах, черт возьми, пишу в третий раз то же самое.

Что же остается – стремиться в неизведанные края, чтобы все встало на свои места… нет, это было бы скандальным бегством.

Я запуталась, тщетно пытаясь жить так, как мне бы хотелось, и это, естественно, не очень-то мне удается, я все еще не догнала хозяина. Нужно больше работать, а не витать в облаках, только работа может дать желаемые результаты. Помнить, что я писала о согласии с самой собой. Ты видишь, моя дорогая, я живу фантазиями, а не внешними тяготами – может быть, когда они окончательно добьют меня, тебе уже не придется обо мне беспокоиться. Правда ведь, человек живет не хлебом единым.