Ингмар Бергман - Жестокий мир кино (Лaтepнa магика) Страница 73

Поучительно и чуточку волнующе для стороннего наблюдателя, кошмарно и унизительно для участников.

Прочие глупости: я прервал все контакты с мюнхенской прессой, о чем и пришлось не раз пожалеть.

Отказался общаться с могущественными и не очень могущественными властелинами критики. Это было довольно неумно, поскольку определенная сыгранность между жертвой и палачами составляет важный элемент правил обставленной строжайшими ритуалами баварской игры в возвышения и низвержения.

Мой друг Эрланд Юсефсон как‑то сказал, что надо остерегаться слишком близкого знакомства с людьми, потому что тогда начинаешь их только любить. Так произошло по крайней мере со мной. Я привязался ко многим. Рвать связи было больно. По правде говоря, эти привязанности задержали мой отъезд не меньше чем на два года. Вот как иногда получается!

За всю свою жизнь не получал я такого количества разгромных рецензий, как за эти девять лет в Мюнхене. Спектакли, фильмы, интервью и другие выступления встречались презрением и брюзг

-

«По какой — то причине раньше и упорно избегал просматривать собственные фильмы. теперь мне предстоит бродить по залитой мягким светом улице в кулисах памяти…»

«Травля». 1944. «Для меня этот фильм представлял собой одержимое нескрываемой злобой повествование о страданиях юности, о мучениях, связанных со школой». Разоблачение Калигулы (Стиг Еррель, в центре)

«Тюрьма». 1948–1949. «Это драма о душе, фильм — фарс о человеке, запертом в комнате, где ему приходится переживать ужасы». Курт Масрельес и Стиг Улин

«Музыка во тьме». 1947. Май Сеттерлинг и Биргер Мальмстен

«Улыбка летней ночи». 1955. «Фильм о том, что можно любить друг друга, не будучи в состоянии жить вместе». Бьёрн Бьельфвенстам, Харриет Андерссон и Улла Якобссон

«Летняя игра». 1950. «Мы снимали в островном мире внешних фьордов…

Налет подлинной нежности усиливает Май — Бритт Нильссон»

«Вечер шутов». «Фильм относительно искренний и бесстыдно личный». На снимке в центре — Андерс Эк и Гудрун Брост

«Седьмая печать». 1956. «Картина огненным вихрем пронеслась по всему миру. Она вызвала сильнейшую реакцию у людей — отразила их собственную раздвоенность и боль»

Смерть и Рыцарь (Бенгт Экерут и Макс фон Сюдов)

«Земляничная поляна». 1957. «Главная движущая сила фильма — отчаянная попытка оправдаться перед родителями». Исак Борг — Виктор Шёстрём

«Сегодня мне кажется, что в „персоне“- И ПОЗДНЕЕ В „ШЕПОТАХ И КРИКАХ“- Я ДОСТИГ СВОЕГО ПРЕДЕЛА»

«Персона». 1965. Лив Ульман и Биби Андерссон

«Я решил скомбинировать освещенные половинки лица моих героинь так, чтобы они слились в одно лицо»

«Шепоты и крики». 1971

«Летом 1975 года я прочитал биографию Адольфа Гитлера. Проклятая жизнь, ад, на дворе ноябрь 1923 года, все перевернулось с ног на голову…» Лив Ульман в роли проститутки

«Осенняя соната». 1977. «Ингрид Бергман была удивительным человеком: щедрым, широким и высокоодаренным».

На снимке — Ингмар Бергман с Ингрид Бергман на репетиции

«Талант в ней бил через край». Момент съемок с Ингрид Тулин. «Шепоты и крики»

«Лицом к лицу». 1975. «Дино де Лаурентис поинтересовался: “Над чем ты сейчас работаешь?” — “Психологический триллер о нервном расстройстве”. — “Грандиозно!” — сказал он. И мы подписали контракт».

На снимке — Туре Сегельке и Лив Ульма

«Мои фильмы 70–х годов страдают одним общим недостатком — неспособностью изобразить на экране счастливую молодость»

«Прикосновение». 1970. Биби Андерссон с Эллиотом Гулдом

«Из жизни марионеток». 1979–1980. Роберт Ацторн и Кристине Бухеггер

Мой последний триумф — «Фанни и Александр». 1981–1982. «У картины два крестных отца. Один из них — Гофман. Второй — конечно же, Диккенс». На снимке — финальная сцен

а

«…Хочу быть человеком, не укладывающимся в привычные рамки»

ливыми гнусностями, вызывавшими чуть ли не восхищение. Но были и исключения!

Несколько замечаний: первые мои постановки действительно были не особенно удачны. Неуверенные, скучно — традиционные. Это породило, естественно, полнейшее замешательство. Кроме того, я принципиально отказывался объяснять замысел своих спектаклей, что привело к еще большему раздражению.

Потом я стал работать лучше, иногда добивался и настоящих удач, но непоправимое уже произошло. Этот несносный скандинав, думающий, будто он что‑то собой представляет, вызывал всеобщую досаду. И завизжала в ушах брань, а на премьере «Фрекен Жюли» меня освистали — удивительно бодрящее переживание.

Режиссер обязан выходить на поклоны вместе с артистами, во всяком случае на премьере. В противном случае возникает раскол. Сначала выходят актеры, получая свою долю аплодисментов и криков «браво!». Затем выхожу я — и зал разражается оглушительным свистом и криками негодования. Что делать в таком случае? Ничего. Стоишь и глупо улыбаешься. Но мысль работает. Сейчас, Бергман, сейчас ты переживаешь нечто новое. Все‑таки приятно, что люди могут так бесноваться. Ни из‑за чего. Из‑за Гекубы.

Пол сцены заляпан чудовищными соплями. Бедный призрак Ибсена с трудом отдирает ноги от липкой гадости. Сопли символизируют, как ясно каждому, буржуазный декаданс. Под больничной койкой отец Гамлета тискает Призрака, конечно же, голого. Плановый спектакль «Венецианский купец» завершается на плацу в близлежащем концентрационном лагере Дахау, публику везут туда в автобусах. По окончании Шейлок остается в одиночестве, одетый в лагерную форму, освещенный прожекторами. Вагнеровский «Летучий Голландец» начинается в просторной бидер — майеровской гостиной, куда с грохотом, ломая стены, въезжает корабль. В «Гибели “Титаника”» Энценсбергера посреди сцены установлен громадный аквариум, в котором плавает страшенный карп. По мере развития катастрофических событий актеры по одному присоединяются к карпу. В том же театре «Фрекен Жюли» играют как трехчасовой фарс в стиле немого кино. У актеров лица вымазаны белилами, они непрерывно орут и жестикулируют словно ненормальные. И так далее. И так далее. Сперва немного удивляешься. Потом соображаешь, что это прекрасная немецкая традиция, упорная, живучая. Абсолютная свобода, постоянное сомнение во всем, приправленные профессиональным отчаянием.