Николай Полетика - Вoспоминания Страница 73

В 1926 г. произошло крупное событие, которое взволновало партийную общественность Советского Союза: всеобщая забастовка рабочих Англии, объявленная 3 мая 1926 г. в поддержку 1100 горняков, подвергшихся локауту со стороны шахтовладельцев. Всеобщая забастовка охватила все отрасли промышленности. В ней участвовали 5 млн. чел. В течение 9 дней крупные города Англии оставались без света и воды, железнодорожное сообщение почти замерло. Правительство ввело в Англии чрезвычайное положение.

Верховный суд Англии объявил всеобщую забастовку незаконной, ибо она угрожала интересам всего общества. Выход газет в Англии прекратился.

В партийных кругах Ленинграда, и в частности в «Ленинградской правде», молились о чуде. Наконецто! Наконец-то долгожданная мировая революция началась! И где? В самой буржуазной и самой законопослушной Англии! Ибо, согласно учению Ленина, всеобщая забастовка обычно является начальным этапом революции: она постепенно переходит в вооруженное восстание и заканчивается победой рабочего класса и свержением буржуазного правительства.

Первые дни мая 1926 г. партийные круги Ленинграда (повидимому, и всей страны) буквально тряслись от лихорадки ожидания. Обыватели рассуждали о том, кого отправят в Лондон в качестве консультанта для победоносного завершения революции. Но, увы! Всеобщая забастовка не переросла в бои на баррикадах и в вооруженное восстание. 12 мая было объявлено о ее прекращении. Сорвалось. В советских газетах руководители забастовки немедленно были объявлены предателями рабочего класса.

Мне не пришлось писать ни корреспонденции, ни статей о всеобщей забастовке. Об этом писали вожди – и большие, и маленькие. Но о забастовке горняков в качестве «собственного корреспондента» из Лондона я писал много. Я даже описал свою поездку (конечно, сидя в Ленинграде, в комнате иностранного отдела редакции) в угольные районы Англии!

Мои газетные статьи о забастовке углекопов были моими последними выступлениями в качестве автора статей и корреспонденции на иностранные темы. В 1927 г. они стали более редкими, а в 1928 г. почти совершенно прекратились.

Ленинград, переставший быть столицей, все еще сохранял в 20-х годах положение основного в России центра науки, культуры и искусства. Здесь еще оставались Академия Наук и Академия Художеств. Ленинградский Университет и ленинградские институты по уровню своих ученых считались выше московских. Если «луну делали в Гамбурге» ( Гоголь), то карьеру делали в Москве, а науку, искусство, литературу – в Ленинграде. Только Московский Художественный театр был выше ленинградских театров. Тип петербургского интеллигента – образованного, сдержанного, тонкого, иронического и даже ядовитого – прочно утвердился в дореволюционной русской литературе, и молодые ленинградцы в 20-х годах справедливо считали себя в этом отношении прямыми наследниками петербуржцев. Они были более оппозиционно настроены к советской власти, чем москвичи и киевляне. Мелкое чиновничество и даже рабочий класс (в Ленинграде имелись потомственные династии рабочих в четвертом и пятом поколении) молчаливо осуждали политику советской власти, которая в 1917 году много обещала, но затем мало дала. Даже в конце 30-х гг. старик-рабочий жаловался мне: «В царское время я работал один и содержал жену и двоих ребят, ел мясо каждый день и мог выпить „чекушку“ (125 граммов водки) тоже каждый день. Теперь работаю я, работает жена, дети получают стипендию в вузах, а я могу выпить „чекушку“ лишь в воскресенье». «За» голосовали, конечно, все, но «рабочая оппозиция» и «группа демократического централизма» имели своей идейной базой настроения рабочих Ленинграда. Рабочие-ленинградцы держали себя более гордо и независимо, чем рабочие киевляне и москвичи. Ленина они признали и пошли за ним в 1917 и даже в 1918 годах. Зиновьев был уверен, что рабочие любят его, Зиновьева, но в этом он глубоко ошибался. Сталина они не любили и боялись.

Невидимые, но ясно ощутимые оппозиционные настроения я чувствовал все время. «Поезжайте утром в полдевятого – в девять, – сказал мне один сотрудник редакции, – трамваем № 9 по Литейному до Военномедицинской Академии на Выборгской стороне. Вы встретите старичка с седой бородкой, скромно одетого. Это академик Иван Петрович Павлов. Послушайте, как он выражается по адресу советской власти».

Я последовал совету и дважды проехал утром в трамвае № 9 по Литейному до Военно-медицинской Академии. Первый раз – неудачно, но во второй мне повезло. Невысокий сухощавый старичок, нисколько не стесняясь, «крыл» советскую власть: Бога не признают, церкви закрыли, религию уничтожили, комсомольские походы в церкви делают, верующих разгоняют, а рабочим есть нечего, все продукты пошли в склады для партийных, при царе жилось свободней, чем сейчас, и т.д., и т.п.

Пассажиры трамвая слушали внимательно, прикрывая лицо газетами. Старичок вылез у Военно-медицинской Академии и исчез в ее дверях.

НЭП был в полном разгаре. После тяжелейших первых послереволюционных лет Петроград ожил. Днем город сиял, озаренный лучами солнца. По улицам ходили трамваи и даже появились извозчики. Вечером и ночью освещение было скудным и навевало тоску. Мелкие лавочки появились всюду. Люди толпились на базарах. Мальчишки бегали по улицам, предлагая папиросы и цветы. Но было много безработных – 150 тыс. в 1923-1924 гг. На улицах нищие просили милостыню. От голодных лет 1919-1921 гг. остались лишь воспоминания. Голодных и нуждающихся было немало и в 1923,-1924 гг., но массовых смертей от голода уже не было.

Бичом быта было пьянство. На людных улицах располагалось по нескольку пивных: за «Старой Баварией» следовала «Новая Бавария», за ней «Калинкин», за «Калинкиным» – «Вена», за ней «Новая Вена». Они улавливали прохожих. Из пивных неслись пьяные крики и песни, играла гармонь.

В тот день, когда разрешили свободную продажу сорокоградусной водки, на улицах уже с утра валялись «трупы» и богомольные старушки, крестясь, умиленно восклицали: «Мила-ай, когда же ты успел!» Открылись под другими названиями и старые знаменитые рестораны – «Данон», «Кюба», где цены были сравнительно умеренными. По ночам лихачи развозили подгулявших, и крики пьяных мужчин и женщин оглашали улицы.

Особым успехом пользовался Владимирский клуб, открытый до утра. Здесь играли больше всего в лото. Ночью Владимирский клуб был заполнен не столько нэпманами, сколько кассирами крупных предприятий и учреждений. Они были буквально одержимы надеждой на выигрыш, но дело обычно кончалось проигрышем казенных денег. Затем кто вешался, кто травился, кто шел в тюрьму.

В дни получек жены рабочих дежурили у пивных, стараясь отобрать у мужей хоть часть получки, жены служащих собирались у Владимирского клуба. Всезнающие репортеры «Ленинградской правды» и «Красной газеты» говорили, что за каждым крупным кассиром установлено наблюдение уголовного розыска и о каждом крупном проигрыше агенты розыска, сидевшие в качестве «игроков» в игорных залах, сообщают начальникам учреждений и предприятий для проведения внезапной ревизии кассы.